Патриот. Жестокий роман о национальной идее

— Что со мной произошло? Кое-что произошло. Просто однажды я встретила тебя, Гера. И знаешь… Иногда я даже начинаю думать, что лучше бы тебя тогда…

Гера подался вперед:

— Ну?! Что тогда?! Лучше бы меня тогда грохнули до конца, да?!

Она отпрянула:

— Нет. Я хотела сказать: лучше бы тебя тогда не было там… В аэропорту. Лучше бы ты улетел, и мы никогда бы больше не встретились…

Гера попытался взять ее за пальцы, но она отдернула руку:

— Не надо.

— Поедем домой. Ну, что ты здесь забыла? Живешь в каком-то курятнике, на отшибе. Кто такой этот твой, как его? — Гера глянул в свой листок. — Кишкин?

— Квишем. Артур Квишем. Он журналист, точно такой же, как и я. Мы работаем в одном отделе.

— А я, — Гера придвинулся ближе к ней, — ты знаешь, кто такой я теперь? Я командую всеми журналистами России. Я занял место Рогачева, к твоему сведению. Могу все. Все! Говорю тебе, возвращайся ко мне. Я все для тебя сделаю. Хочешь, я тебя главным редактором в «Коммерсант» или в твой «Профиль» назначу?

Настя улыбнулась:

— Нет. Не хочу.

— Но почему?

Она встала, вытащила из своего рюкзачка десять фунтов и положила на стол, собралась уходить:

— Я люблю Артура. Для меня это очень много значит. И знаешь… Я не хочу возвращаться в страну, где есть человек, который командует журналистами…

…Гера никогда не был раньше в этом месте. Зал для приема официальных делегаций аэропорта Шереметьево-2. Теперь ему было положено это по статусу так же, как длинный бронированный «Пульман» и два тяжелых черных тонированных «американца»: один шел впереди, расчищая дорогу, другой замыкал колонну, прикрывая главный автомобиль. Его встретили прямо от дверей: сразу четверо крепышей с наушниками. По двое закрывали с каждой стороны, вели до самой машины. Включили проблесковые маячки и, засоряя воздух сиренами, помчались в сторону Москвы.

Герман Викторович Кленовский сидел в просторной «капсуле жизни» «Пульмана», отделенной от места шофера и охранника звуконепроницаемой перегородкой. Кортеж шел на высокой скорости, движение по Ленинградскому проспекту и Тверской было перекрыто. Он смотрел, как за окном проносились знакомые виды, затем ему это наскучило, и он огляделся: обитый кожей салон, вставки из эбенового дерева. Совсем новый автомобиль, вон, даже защитная пленка с экрана музыкального центра не снята. Гера нажал на кнопку, в динамиках раздалось приглушенное шипение. Он поиграл сенсорами, нашел какую-то волну, где передавали тихую классическую музыку. Как раз то, что нужно. Герман устроился поудобнее, и вдруг музыка изменилась. В колонках послышались первые ноты «Полета Валькирий» Вагнера. Кленовский сделал звук громче, затем выкрутил его на полную мощность. Вспомнил «Апокалипсис» Копполы: вертолетное звено «Валькирий» расстреливает с воздуха обезумевших крестьян в смешных соломенных шляпах. Абсолютная, никем не сдерживаемая сила, безнаказанность, власть над теми, кто бегает внизу под свинцовым дождем и умирает, не успев понять, что его только что разорвало пополам пулеметной очередью. И он так же, как это вертолетное звено, летит сейчас по перекрытому в его честь городу.

— Все только начинается, — прошептал Гера, — все еще впереди…

…Под заключительные залпы тарелок симфонического оркестра кортеж въехал на территорию Кремля, и «Пульман» остановился прямо напротив девятого подъезда. Снаружи открыли дверь, Гера вышел из машины, прищурился на весеннее солнце.

…Таня, как всегда, сидела на своем месте, что-то быстро печатала. Увидев нового руководителя, встала и поздоровалась. Затем немного смущенно предложила Гере чаю.

— Еще хоть раз такое предложение, и я вас уволю. — Он, не оборачиваясь, прошел в кабинет и захлопнул за собой дверь. Замер.

Длинный стол для заседаний, его стол — огромный, с письменным прибором из малахита, украшенный двуглавым орлом. В углу тускло отсвечивают телефоны спецсвязи. На стене портрет человека, глаза которого внимательно смотрели сейчас на Геру, словно они были живыми. Возле стола аккуратно стояли коробки Геры. Те самые, что он забрал с собой из бело-желтого особнячка. Гера обошел кабинет, потрогал мебель, прикоснулся к трубке одного из телефонов. Затем поставил на стол одну из своих коробок, открыл и вытащил трехцветную нарукавную повязку. Надел ее на левую руку. Подошел к висевшему на стене зеркалу «в пол» и некоторое время смотрел на собственное отражение. Затем отошел на два шага назад, вытянулся, вскинул вверх правую руку и громко сказал:

— Слава России!

Опустил руку и прислушался. Вокруг было тихо, и лишь где-то, в непостижимой дали, продолжал звучать «Полет Валькирий».