Патриот. Жестокий роман о национальной идее

— А почему нет? Ведь это работает. Заметьте: Штаты никому не навязывают свое политическое устройство. Они бомбят, подрывают экономику изнутри, взращивают таких вот Емцовых, но нигде и словом не обмолвятся, мол, перенимайте нашу модель государственного устройства, вот она, пожалуйста! Сделайте так же, как у нас, скопируйте в точности и построите настоящее, свободное общество! Почему? Да потому, что у Америки совсем другие цели. Положить она хотела на какие-то там свободы вне своих границ! И все копируют лишь фрагментарно, не понимая, что нельзя построить крепкую дорогу, не сделав к ней надежного незыблемого фундамента. Без него, без фундамента, каждый год приходится латать дыры и трещины в асфальте. Это технология, Герман, а технологию нельзя копировать частично — вылетишь в трубу!

— У нас в стране скоро большие события случатся. Он вроде как должен уйти, а никто этого не хочет, и, видимо, он тоже. И если продолжать рассуждать в вашем, так сказать, фарватере, то вот эти вот самые два срока по четыре года — они просто скопированный фрагмент и у нас не работают. — Герман облегченно вздохнул от осознания того, что вот так, запросто, в два счета этот бывший соотечественник и нынешний цэрэушник объяснил ему, что к чему, и сделал это доходчиво и просто. — Значит, все надо придумать заново. А как же тогда Конституция? Ведь ее придется переделать, и тогда весь мир станет насмехаться над нами!

Слава был, видимо, не на шутку рассержен: все лицо его напоминало застывшую гипсовую маску, на которую то и дело силилась набежать тень.

— Да не наплевать ли вам на это? Почему в Америке всем есть дело прежде всего лишь до собственных национальных интересов, а на мнение всего остального мира она клала с прибором и при этом улыбалась во все свои тридцать два! — Он помедлил и, остыв, несколько смущенно за эту вспышку, тихо добавил: — Зуба…

…Они проходили мимо комплекса правительственных зданий слева от Капитолия и направлялись к мемориальному обелиску Вашингтона. Гера разглядывал приземистую архитектуру этих мастодонтов и вспомнил, что когда-то, в тридцатые годы прошлого века, человек по фамилии Шпеер раскладывал перед новым канцлером Германии, запомнившимся всему миру как любитель скошенной челки и усиков а-ля Чаплин, чертежи будущего имперского Берлина. Разумеется, эти «билдинги» проектировал не Шпеер, но вероятность того, что чертежи архитектора фюрера могли попасть в руки американцев, едва закончилась война, была теперь не просто допустимой, она была уже даже не вероятностью, она была фактом. Эта страна впитывает в себя все, что считает нужной, и не собирается ни в чем и никому давать отчета. Она имеет целый мир, имеет, нагло и грубо тиская его, будто тело женщины, оставляя на нем синяки и незаживающие раны. Америка — это мировой трахальщик: чем большее количество партнеров по неволе он трахает, вернее, насилует, тем больше ему хочется продолжать. Его эрекция не ослабевает и своим каменным фаллосом, сделанным из того же материала, что и эти монументальные здания, он рвет тела непокорных и покорных, ему уже все равно, он вошел в раж и никогда не остановится.

Своим разговором с Прониным Гера решил ни с кем не делиться, так как не хотел «портить послевкусие» от выпитой им только что истины. Он представил, как эту тему подхватят его блоггеры, как разнесут ее за считаные часы по всей Сети, как он закажет одну, нет, лучше несколько статей этим яйцеголовым обозревателям, и они подхватят. Его идею. Не могут не подхватить. Судьба страны решается, хотя, пожалуй, это сказано громко. Не страны, а вот его, Герина, персональная судьба, которая волновала его положа руку на сердце гораздо больше, чем хоть что-то или кто-то в этом далеком от совершенства мире.