Патриоты

Мгновение спустя молодая женщина криво улыбнулась свекрови и выскользнула из столовой.

Бережно держа в руках фарфоровую вазу, Энн Морган замерла перед столом, на котором стояли тарелки с недоеденным ужином. На дне хрустальных бокалов темнело рубиновое вино. Энн понимала, что так называемые срочные дела — всего лишь уловка, которая позволит мужчинам продолжить спор. Словно бы в подтверждение этого из кабинета просочились гневные голоса. Женщина прижала «яйцо дрозда» к груди. Покой оказался иллюзией, причем куда более хрупкой, чем эта ваза. Энн знала: что бы она ни делала, лавина обрушится на ее дом и унесет с собой Джареда и сыновей.

Энн с ужасом думала о страшных последствиях того, что неотвратимо надвигалось на ее семью. Она пыталась сохранить самообладание, не поддаваться страхам, внушала себе, что надежда еще жива. Но это не помогало. Страх такого рода глух к доводам рассудка. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которая твердо знает, что под кроватью затаилось чудовище. И чем дольше она стояла в столовой, тем больше ее душил ужас. От бессилия пред ним Энн заплакала. Она не знала, как и когда это случится; но чувствовала, что сегодня члены ее семьи в последний раз собрались за этим столом. Не знающая пощады лавина унесет с собой чью-то жизнь. И быть может, не одну.

Энн тряхнула головой. И громко сказала себе, что это всего лишь дурные предчувствия.

Глава 2

Кабинет Джареда Моргана был во многом похож на кабинеты других бостонских торговцев. Вдоль стен тянулись резные деревянные полки. За их стеклянными дверцами строгими шеренгами выстроились книги; у окна стоял небольшой письменный стол, заваленный бумагами; диван и несколько мягких стульев были выдвинуты на середину комнаты; единственным источником света служила люстра с восемью свечами. На маленьком столике красного дерева лежали две фамильные реликвии — Библия и шахматная доска с расставленными на ней фигурами. Шахматы когда-то принадлежали капитану Деверо, под началом которого Джаред плавал на пиратской шхуне «Голубка». После того как «Голубка» затонула, Джаред не чаял их увидеть вновь, однако спустя годы знакомый моряк Джеймс Мэйджи подарил ему спасенные во время кораблекрушения шахматы Деверо. Даже теперь — по прошествии сорока лет — стоило Джареду взять в руки эти, слегка траченные водой фигуры, и его охватывала тоска по прошлому.

Своей уникальностью кабинет Джареда был обязан прежде всего китайскому колориту. На стенах — зеленоватые обои с нарисованными на них ветвями деревьев и побегами бамбука. Повсюду — фарфоровые кубки, вазы и, конечно, статуэтки: на столе поднялся на дыбы дракон, каминную доску охраняли два китайских воина.

Пока английские колонисты выясняли отношения друг с другом и с метрополией, со стены на них надменно взирал китайский император Цяньлун[7]. Во время разговора Джаред невольно взглянул на портрет, подарок знакомого торговца. Императора запечатлели сидящим. На нем была длинная красная мантия, просторные рукава которой полностью скрывали руки повелителя Поднебесной, удобно покоившиеся на круглом брюшке. Длинные усы императора волнами спускались ему на грудь. Маленькая бородка напоминала сосульку; глаза — узкие щелки — вместе с тонюсенькими черными бровями почти врезались в переносицу. Это был нынешний правитель Китая, четвертый император династии Цинь.

«Интересно, что бы сотворил Цяньлун со своими подданными, встань они на путь заговора?» — спросил сам себя Джаред, косясь на высокомерного китайца.

— Решительно не согласен! — горячился меж тем Адамс. — Парламент сбросил с себя маску. Они хотят нас поработить! — Он стоял против Исава и грозил молодому человеку указательным пальцем.

Силы спорящих были неравны. Исав в одиночку выступал против четырех революционеров, отстаивая позицию лоялистов. Джаред пытался сохранять нейтралитет, хотя делать это ему с каждой минутой было все труднее.

То, чему он сейчас являлся свидетелем, больше напоминало политическое хулиганство, а не спор. Хэнкок, Купер и Джейкоб по очереди нападали на Исава. И вот пришел черед самого сильного оппонента — Адамса. Джаред не разделял убеждений Исава, но гордился сыном — как-никак выпускник Оксфорда. Сэм Адамс был опытным спорщиком и одним из влиятельнейших политиков города. Он возглавил бостонских вигов[8], выступивших за независимость колоний. В умении подогревать толпу Адамс — истинный политикан и застрельщик — не знал равных. Его инструментами были острый ум и не менее острый язык.

Глядя на Сэмюэла Адамса, никто бы не догадался, что этот человек обладает огромным политическим авторитетом. Он был неприметен, скорее приземист, нежели высок ростом, дурно одет.

Кое-кто в Бостоне и Англии высказывался о его внешности еще резче. Поговаривали, будто один американский художник, близко знакомый с Адамсом, заметил как-то, что если бы он захотел написать портрет дьявола, пригласил бы позировать Сэма Адамса. Политические враги Адамса охотно повторяли этот анекдот.