Патриоты

Дроздов простился и вышел. Август Карлович машинально сложил книги и захлопнул сундук. «Тилимбом!» –

сказал замок насмешливо.

Пинком ноги Реймер отшвырнул сундук под кровать и подошел к окну.

В старом сосновом лесу, окружавшем завод, горели сильные лампы. Строители не успели поставить столбы, поэтому белые шары висели на разной высоте среди сучьев и хвои.

Август Карлович надел шубу и вышел на улицу. На просеке, возле пакгауза, стоял длинный товарный состав.

Парень в буденовке и лыжном комбинезоне просовывал стропы под квадратный, должно быть, очень тяжелый ящик.

Август Карлович тронул грузчика за плечо.

– Что это?

– А кто его знает, – сказал парень, не отводя глаз от груза. – Каландр какой-то, шестьдесят вагонов – одна машина.

– Гамбург?

– Нет, Ленинград.

Август Карлович снова вспомнил о вежливой улыбке директора. Досада росла, как изжога.

– Сундук Полишинеля, – сказал он громко. – Naturlich67.

Да, это есть опоздание.

Грузчик хмуро взглянул на пожилого человека в расстегнутой шубе.

– Опоздали, опоздали... – сказал он, озлясь. – Вся ночь впереди...

И, отвернувшись, громко добавил:

– Вот вредный толкач!

1937

67 Разумеется.

КАПЕЛЬДУДКА

Звали его по-разному. Паспорт аттестовал маленького, подвижного человечка водопроводчиком Андреем Савеловым.

Профессор Горностаев, у которого водопроводчик брал уроки музыки, называл ученика то «монстром», то «тетеревом», то Андрюшей – в зависимости от настроения.

А приятели окрестили Савелова обидно и коротко «капельдудка», вероятно, в честь большой медной трубы, с которой он расставался только во сне.

Он умел играть решительно на всех инструментах: гитаре, цитре, охотничьем рожке, геликоне, фисгармонии, флейте, цимбалах, банджо, на кларнете, барабане, контрабасе, баяне, ксилофоне, бутылках, гребнях, бочках, пилах, ножах. . Давке предметы совсем не музыкальные в руках

Савелова оказывались способными воспроизводить мелодии.

На что бездарен крашенный охрой забор, но и тот разражался трескучими арпеджио, едва к дереву прикасались быстрые капельдудкины руки.

Он любил также петь. Но голос его, застуженный в поездках, сожженный водкой, звучал тускло. Может быть, именно поэтому «капельдудка» из всех инструментов выбрал трубу. Звонкая и сильная, никогда не знавшая ни усталости, ни хрипоты, она была достойным заместителем человеческого горла.

По вечерам, надев трубу через плечо, «капельдудка»

ходил к Горностаеву на уроки. Говоря по совести, у профессора не было ученика более безалаберного и более способного, чем этот гнилозубый маленький человечек.

Первое время Горностаев встречал «капельдудку» с вежливым отвращением. Похожий на атлета, профессор был точен и брезглив Он терпеть не мог базарного щегольства ученика, его шелковой косоворотки, усыпанной от плеча до горла бисером пуговиц, франтовских сапог с ремешками, выбритого по дурацкой моде затылка и особенно траурных ногтей.

На первом же уроке Горностаев грубовато сказал:

– Ну, знаете, друг мой.. Если выпили, так ешьте пектус... И потом ногти... С такими ногтями я вас к Шуберту не подпущу.

Когда они встретились снова, профессор изумленно хмыкнул: ногти ученика были не только вычищены, но и раскрашены огненным лаком.

«Капельдудка» никогда не приходил вовремя. Больше того, не предупредив профессора, он пропадал иногда месяцами. После таких перерывов он являлся обрюзгший и серый, точно человек, долгое время пролежавший в больнице.

– Командировка! – говорил он, освобождаясь от пальто быстрыми кошачьими движениями. – Одичал я на севере, Алексей Эдуардович. . Водки нет, людей тоже. . Пальцы дубовые стали.

В таких случаях профессор уходил в свой кабинет и демонстративно захлопывал дверь. В командировки он верил мало.

Горностаев был упрям. «Капельдудка» бесцеремонен.

Он отворял дверь, залезал в кресло и говорил застуженным тенорком:

– Паскудная у меня специальность. Алексей Эдуардович, не верите? Ей-богу, ездил... теперь как часы буду ходить.

– Ну, знаете! – кричал, багровея, профессор. – Вы не ученик. . Вы бродяга! Берите уроки у венских шарманщиков. . Марта! Не пускайте больше Савелова!

Впрочем, и толстая эстонка Марта и сам профессор знали, что дверь перед «капельдудкой» откроется. Можно было не любить ученика за вульгарную речь, за привычку тушить окурки» о ножку рояля, за дурацкий портсигар с голой русалкой на крышке, но таланта оспорить было нельзя.

– Ездил я в Мурманск, – замечал «капельдудка» лениво,

– там в морском клубе разучивают ваш «Океан»... Оркестр человек на восемьдесят... Дирижер из военных... толково...

«Капельдудка» врал. Но Горностаев, как большинство искренних и резких, людей, плохо чувствовал лесть.

– Audiatur et altera pars68! – говорил он отрывисто. –

Чего вы замолчали? Ну, рассказывайте... Вы, монстр!

Не проходило и полчаса, как ясный гортанный голос трубы разливался по комнатам. Были у этого развинченного, потрепанного человечка и вкус, и темперамент, и страсть. И когда в особняке, разбуженном трубой, властвовал неистовый Вагнер, «бродяга» и «монстр» невольно превращался в Андрюшу.