Патроны чародея

   — А нашу Николетту выкрадывать было хорошо? — огрызнулся я. — Покажем сволочи, что если он переступает черту, то мы можем тоже. И так переступим, что мало не покажется!..

Он крикнул на скаку:

   — Нас осудят!

   — Мы свою версию распространим первыми, — напомнил я. — А кто первый, тому и верят. И вообще будем убедительнее. Главное, больше и напористее говорить о человеческих ценностях!.. А ну не брыкайся, щенок!

Мальчишка в моих руках прошипел люто:

   — Мой отец вас повесит кверху ногами… Но сперва выдерет кишки и бросит собакам!

   — Достойный сын папаши, — согласился я. — Фицрой, сколько еще?

   — Не больше пяти миль, — ответил Фицрой. — Мой волчонок вроде бы смирный, быстро понял, кто здесь кто. Правда, сперва получил по морде.

   — Хороший способ, — согласился я. — А мне приходится своего придушивать, чтобы понимал, кто сильнее. Думаю, поймет это быстрее, чем его папа.

Кони взбежали на возвышенность, дальше ровная зеленая долина, а на том конце высится замок Барклема, как сказал Фицрой. Я передернул плечами, если мой замок Мяффнер уважительно называл крепостью, то у Барклема вообще даже не знаю, как и обозвать, разве что город из камня, обнесенный тремя кольцами толстых стен.

Я огляделся, мы на ровной вершине очень пологого холма, слева лес. Деревья в основном лиственные, кустарник победно захватывает свободные места, прятаться легко.

   — Привяжи мальчишек к дереву, — велел я. — Мы не можем следить и за ними, и за этим ублюдком Барклемом.

Младший вскрикнул:

   — Мой отец не ублюдок!.. Это ты ублюдок!

   — Сейчас узнаем, — ответил я. — Хотя даже звери за своих щенков на кого угодно бросятся, так что это не показатель.

Фицрой отвел в лес и обоих коней, привязал там к деревьям и насыпал в привязанные к мордам торбы зерна. Я установил на пригорке за жидким кустиком снайперскую винтовку, подготовил к стрельбе и припал к окуляру.

Ждать пришлось недолго, через четверть часа по дороге к замку пронесся всадник, вздымая пыль, едва не ударился о ворота, что открыли недостаточно быстро, влетел вовнутрь и пропал.

Я переводил прицел с одного часового на стене на другого, что–то дремуче–демократичное подмывает нажать на спусковую скобу. Это же так просто: жму здесь, а там падает фигурка. Не человек, а так, живая сила противника. Человека убивать вроде бы нельзя, во всяком случае не совсем хорошо, а вот живую силу противника можно и нужно. Это наш долг как сознательных граждан во имя демократических ценностей и победы разума.

И всякий раз убирал палец, но вовсе не из допотопных убеждений насчет сострадания и человечности, какая на хрен может быть человечность, когда нас уже восемь миллиардов, а руководствуясь холодной логикой.

Крепость таким обстрелом не взять, там быстро поймут, откуда идет смерть, вышлют из других ворот отряды, те зайдут с тыла, и кончится твоя дурная героика.

Ворота распахнулись довольно скоро. Первым выметнулся молодой парень с баннером в руке, следом выехали двое богато одетых всадников на укрытых красными попонами конях.

Баннерщик пронесся вперед, вернулся, похоже, по окрику и чинно поехал впереди.

Фицрой дважды приходил за новостями, я заверил, что все по плану: Барклем уже выехал на переговоры.

   — Хорошо бы, — сказал он со вздохом. — Надеюсь, у тебя все получится.

   — У нас, — уточнил я. — У нас получится.

Он как–то странно посмотрел, отвел взгляд в сторону.

   — Да–да, у нас. Ладно, пойду к ребятишкам.

Я посмотрел ему вслед с чувством некоторой неловкости. Все–таки он инстинктивно старается отстраниться от такой не совсем благородной операции. А с виду и по словам вроде бы такой хитрец и жулик, клеймо ставить некуда, но вот, оказывается, и у него есть нормы и границы, за которые переступать не может. Ну да ладно, здесь же все примитивные, а вот мне все можно, я цивилизованный и уже знаю, что можно все, что можно, а можно в самом деле для свободного и раскрепощенного человека все.

Упрятав винтовку в кусты, я вышел вперед и в непринужденной позе человека, который владеет ситуацией, стал дожидаться Барклема.

Трое всадников идут галопом, но по мере приближения сперва перешли на рысь, а шагов за двести кони пошли шагом.

Когда расстояние сократилось еще, Барклем вскинул руку, и его спутники натянули поводья, останавливая коней, а он один продолжил путь.

Я стоял неподвижно, руки висят по сторонам без оружия, но слегка растопырены, напряжены, в любой момент готов выхватить пистолет.

Барклем остановил коня шагов за десять, некоторое время мерил меня злым взглядом с головы до ног.

   — Где мои дети?

Голос его прозвучал резко и повелевающе. Думаю, его услышал и Фицрой, наблюдающий за нами из кустов.

   — Сойти с коня! — велел я.

Думаю, мой голос прозвучал еще резче и злее. Лицо Барклема налилось гневом, но у меня не дрогнул ни один мускул лица, и он с великой неохотой медленно покинул седло, ибо пеший может разговаривать со всадником только в случае, если признает его полное превосходство, что, как Барклем понимает, немыслимо для человека, у которого двое детей в заложниках.

Держа повод в руке, он повторил:

   — Где мои мальчики?

   — У нас, — ответил я. — И достаточно близко.