Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях

Волчьи порядки нашей страны. Всё подчиняется превосходству силы и воле случая. Знали ли мы, что за употребление (а тем более за продажу) можно серьёзно попасть? Конечно знали. На наших глазах точно такие же пацаны, как мы, точно так же попадались. Кто-то откупался, кто-то уезжал. Никто точно не мог сказать, как закончится та или иная история, потому что не было закона, которому бы подчинялось бурное течение российской жизни.

Исход всегда зависит от множества факторов, повлиять на которые может разве что Господь Бог. Это всегда оставляет пространство для риска. «Авось пронесёт?» – фатализм, в жертву которому принесены тысячи судеб сгоревших заживо, утонувших, погибших в ДТП, сидящих в гниющих тюрьмах. Великий русский «авось», который на самом деле всем тут заправляет. Наш маленький царёк, положившись на которого можно не думать о завтрашнем дне. Опускаться на дно, тешась надеждой, что однажды всплывёшь благодаря неведомой силе удачи. Сколько людей я знаю теперь, которые надеялись, что «авось» изменит их жизнь. Они не были такими отчаянными, как Захар, но тоже отказывались предпринимать хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь.

Сидящие годами на одном и том же офисном кресле от звонка до звонка. Живущие на две семьи десятилетиями, ожидая, что ситуация сама собой разрешится. Ожидающие кончины родной бабушки, чтобы сдавать её квартиру на Фрунзенской и не тревожиться о завтрашнем дне. Возложить ответственность за будущее своих детей на тех, кого и в лицо-то не знаешь, но знаешь, что где-то там они точно есть, они что-то делают, чтобы всё было хорошо. Их фамилии мелькают фоном к твоему ужину. Пока ты жуёшь котлету с тёплым взбитым пюре – они где-то там решают, что ты будешь жевать завтра вечером. Пока ты трахаешь свою жену, они где-то там решают, кто будет трахать тебя.

Нетленное Лето

Через две недели после случившейся с Захаром истории Москву затянуло сизым дымом. По всей стране с самого начала лета стояла аномальная жара. Казалось, подошвы кроссовок, которые даже летом не принято было менять на открытую обувь, оплавятся об асфальт. Ни единой капли дождя, раскалённый добела город, неистово гудящие клаксонами, изнемогающие автомобилисты и бесконечный день, лишь на несколько часов уступающий такой же душной ночи.

После таких ночей просыпаешься будто в раскалённом аду, весь мокрый от пота, словно ни минуты не спавший, даже если на дворе уже полдень. Спасает лишь тёплый душ, после которого наступают минуты долгожданной прохлады, быстро исчезающие за выступающей на коже испариной.

Доходило до того, что Димас с Ваней ходили домой сначала к Ритке, потом к Асе и помогали завешивать окна их спален ватными одеялами, хоть как-то спасая девочек от проникновения убийственного солнца. Димас спал тогда на балконе в комнате, находившейся напротив кухни. Он открывал окна, и ночью появлялась надежда на сквозной ветерок. Вано уехал к родителям в дом, оставив на лето пустовать квартиру, оставленную для него родителями. Вариант этот был не самый радужный, так как батя сразу же припряг Ваньку помогать с нескончаемой стройкой, на что тот, в принципе, охотно согласился, сочтя это лучшей участью, чем плавиться в черте города (как плавились все мы, а особенно бедный Грач, все окна квартиры которого выходили на южную сторону).

Город рябил в поднимающихся от асфальта волнах жара. Город горел. Город плавился и задыхался с самого начала июля, и мы все ждали, что вот-вот станет легче, но легче не становилось. Жара стояла весь месяц, под конец которого пожары, охватившие всю страну, добрались-таки до правого бока столицы.

Единственной тёмной тучей тем летом был Захар. Хотя все мы сбивались с ног в попытках помочь, легче ему не становилось. По обыкновению шумный и назойливый, теперь он всё чаще молчал, не упуская возможности напомнить окружающим, в какую глубокую задницу он попал. С одной стороны, мы искренне переживали за него, как бы все пацаны не осуждали его, каждый принял ситуацию очень близко к сердцу, с другой – он будто бы винил нас за то, что только он в этой жопе, и это раздражало.

При нём вдруг нельзя стало шутить. Нельзя было по-прежнему радоваться жизни. Когда он был в компании, мы сами всё чаще молчали, встречались ненадолго, обсуждали только способы разрулить ситуацию и все её возможные исходы. Когда же его не было, в поглотившем нас унынии словно появлялись просветы, кто-то хохмил, кто-то заводил разговор на другую тему, и все украдкой сходились на том, что он сам во всём виноват, а ведёт себя так, будто виноваты все вокруг, кроме него. Будто он был жертвой, попавшей под удар. Мол, покурить хотели все, а возиться с говном не хотел никто.

В одну из ночей (встречались мы теперь преимущественно ночью) мы собрались во дворе попить холодного пивка. Пришли и девчонки, которые знали весь расклад и скинули в общую копилку столько, сколько смогли позволить. Не выдержав очередных Захиных причитаний о том, что «ему пи**ц», кто-то из них проронил неаккуратное: «Ой, слушай, хватит уже. Сам виноват». И тут Заху понесло.