Пацаны. Повесть о Ваших сыновьях

Погода в последний летний месяц была, прямо скажем, не очень. С той самой ночи почти каждый день лил дождь, по-осеннему пасмурное безрадостное небо вселяло только тоску. Димас в армейке, а значит, хаты у нас больше нет, зависать особо не у кого. Иногда мы с Родиком ходили к Грачу – курить плюшки на внешнем балконе, но всё чаще холодные капли хлестали в лицо, а ветер пронизывал до костей, лишая это мероприятие былой прелести.

Заха, Лёха и Саня заскакивали потупить у меня в падике, иногда и Вано заскакивал за тем же (чаще на выходных, под самое утро, после своих движух, днём же он учился на полиграфическом факультете Института печати. Вано обожал граффити и хотел стать дизайнером шрифтов). иногда мы всей компанией ходили за пивом и пили его на скамейке под козырьком подъезда, но разговор как-то не шёл – было скучно, и все быстро расходились. В подобных редких встречах прошёл весь август, а за ним и осень, не сулящая ничего, кроме долгой и холодной зимы. Зимой я взял отпуск в салоне связи, где усердно работал больше полугода, и на две недели улетел к родителям, пока у них в университете были рождественские каникулы, захватив при этом и все российские новогодние.

Неумытая Россия

Весна. Апрель. Ласковое солнце вновь пробудет сердце от зимней спячки. Я точно спал все эти месяцы, не видя ничего кроме работы. Всё смешалось в одну серую кучу дерьма. И вот она – жизнь, пришла с лучами весеннего солнца, которое наконец начало греть, а не просто освещать нашу землю.

На часах 16.00. Я стою на перроне в куртке поверх толстовки, джинсах и в белых зимних кроссовках (у каждого пацана были «летние» и «зимние» кроссовки). За плечами небольшой, но плотно набитый рюкзак. В руках два чёрных полиэтиленовых пакета: пиво и закусон. Впереди – выходные. Впервые за долгое время по-настоящему почувствовалась весна. Хочется расстегнуть куртку, но, как только расстёгиваешь, солнце скрывается за быстро бегущими облаками, пронизывает холодный, зимний ещё ветер, и ты снова застёгиваешь её по самый ворот. Так и стоишь – то застёгиваясь, то расстёгиваясь, недовольно посматривая на небо.

Я смотрю на разношёрстную толпу, снующую между платформами. Чёрный, рыхлый, кристаллический снег боязливо уполз в области вечной тени и под платформы. Пережиток только что перенесённого ужаса зимы, длиною в половину года. Я жадно вдыхаю воздух, в котором аромат весны смешался со «святой троицей» московских вокзалов, запахами: сигаретного дыма, бездомных и выпечки с мясом.

Оставьте меня там. В том моменте. В ощущении первого весеннего дня. В том городе. На той платформе. С теми людьми – случайными попутчиками, чьи лица сначала смешает внимание, а потом сотрёт память. Оставьте меня средь черноты умирающих сугробов и первой, непривычной, сухой серости асфальта. На мне старые кроссовки. Непростительно белые среди всего этого тёмного, весеннего (в течение шести месяцев, каждый вечер, перед тем, как надеть на следующее утро, я педорил их щёткой и зубным порошком. Ненавижу грязные кроссовки).

У азербайджанца, прокатившего мимо телегу, белые-белые зубы. Я невольно пялюсь на них. Проводница переносит из одного вагона в другой стопку белых-белых казённых простыней и пододеяльников. Они пахнут хлоркой и хрустят в предвкушении тепла очередного тела.

Оставьте меня молодым. Ожидающим друга. В чаянии встречи с девушкой, нежность к которой пережила всю зиму, теплясь лампадкой где-то глубоко внутри, несмотря на все ветры, что выли ночами в вентиляционных трубах над моей головой.

Зимними днями я слушал курлыканье голубей, залетевших погреться теплом наших квартир. Одним субботним февральским утром птица случайно залезла вглубь шахты, долго там трепыхалась и драла глотку, подобравшись к вентиляционной решётке на нашей кухне. Мы с дедом раскрутили её и достали обезумевшее животное. В тот день была особенно буйная метель. Мы выпустили голубя, но я не был уверен, что он сможет взлететь вверх, чтобы снова залететь в отверстие вентиляции. Слишком отчаянно небо извергалось на землю.