Пациент особой клиники

Если бы он не опасался возобновления головных болей, которые совсем недавно вспыхивали, словно огонь, то наверняка рассмеялся. Более абсурдной просьбы трудно было представить, ведь Беркхофф лежал здесь взаперти и израненный. Он и сам не представлял, как выпутаться из того положения, в котором оказался. Но эта миниатюрная женщина с бледным и хрупким, как у фарфоровой статуэтки, личиком обращалась за помощью именно к нему.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, но у нас мало времени, – сказал Симон. – Перемещение начнется через несколько часов, а поэтому…

– Минуточку, – прервал его Тилль, оторвав взгляд от Седы. – Что за перемещение?

В ответ санитар указал на окно, которое будто бы занавесили тяжелыми шторами, – такая на улице стояла темень, и заявил:

– Из-за потопа, разверзшегося на улице, поврежден водопровод, что повлияло на водоснабжение лазарета.

«Вот почему он принес канистру», – догадался Тилль.

– Мы все еще пытаемся с нашими запасами в буквальном смысле слова держаться на плаву, – продолжал между тем разъяснять ситуацию Симон. – Но душ и слив в туалетах уже не работают. Воду приходится доставлять вручную. В общем, сложилась неприемлемая ситуация, и поэтому нам придется распределить пациентов по другим больницам.

– А куда переводят меня? – спросил Беркхофф, заметив, как Седа взяла из тумбочки ставший уже ненужным фолиант Джеймса Джойса и положила его на библиотечную тележку.

– Вас? – переспросил Симон. – Никуда. Ваше состояние не столь критично, чтобы мы не могли продолжать лечить вас в третьем отделении. Ведь, по сути, вам требуется только кровать да болеутоляющие средства. До тех же пор, пока душ снова не заработает, воды вам для того, чтобы умыться на скорую руку, хватит.

– А Трамниц? – спросил Тилль и, боясь услышать ответ, закрыл глаза.

– Его точно переводят.

«Нет, нет, такого не может… так не ДОЛЖНО быть!» – мысленно воскликнул Беркхофф, а вслух произнес:

– Но почему? С ним же, в отличие от меня, все в порядке. Я даже имел с ним довольно продолжительную беседу.

– Именно поэтому я и пришла, Патрик, – сказала Седа.

Услышав свой псевдоним, Тилль еще больше впал в отчаяние.

– Не называй меня так, – попросил он.

– Хорошо, если ты так хочешь, – ответила она и, пригладив свои черные как смоль волосы, заявила: – Мы можем говорить откровенно. Я наконец-то собралась с духом и доверилась Симону, рассказав ему, что ты тоже был в палате у Трамница, когда мне пришлось к нему прийти.

– И что?

– Ты подтвердишь это? – судорожно сглотнув, спросила Седа.

– Что ты здесь работаешь проституткой?

– Да, но не только это… – Она стыдливо опустила взгляд в пол. – Я надеялась, что ты подтвердишь, что делать такое мне приходится по принуждению.

Произнеся такое, Седа совершенно растерялась и посмотрела так, как будто внезапно стала совсем маленькой и запуталась не только в своей одежде, ставшей почему-то на много размеров больше, но и в неожиданно разросшейся до невероятных пределов палате. Вязаный мышиного цвета джемпер повис на ней, словно плащ, а рядом с мощным чернокожим санитаром Седа и вовсе выглядела как маленькая беспомощная фарфоровая кукла, которой каждое слово давалось с огромным трудом.

В этот момент у Тилля возникло такое ощущение, будто они с Седой знакомы очень давно, а не несколько дней. И хотя с момента его прибытия в клинику они обменялись всего несколькими словами, по отношению к этой хрупкой женщине у него появилось чувство глубокого сострадания.

– Я знаю, что с тобой делает Касов, – мягко сказал он.

В ответ Седа молча кивнула, а Симон шумно вздохнул. При этом у санитара резко обозначились скулы – с такой злостью он сжал челюсти.

– Ты совершенно здорова, Седа, – между тем продолжал говорить Тилль. – Касов незаконно внедрил тебя в клинику, чтобы ты приняла участие в тестировании лекарств, за что ему платят немалые деньги. – Произнося это, Беркхофф посмотрел на Симона, лицо которого буквально окаменело, и продолжил: – Полагаю, что часть этих денег Касов переводит на нужды клиники, а за это здесь закрывают глаза на некоторые его проделки. Верно? Например, когда он угрожает пациентам, запирает их вместе с одержимыми манией убийства психопатами или заставляет тебя заниматься для него проституцией.

– Все это сказал вам Трамниц? – уточнил Симон.

– Да, и он важный свидетель. Поэтому его ни при каких обстоятельствах нельзя переводить в другую лечебницу.

– У нас связаны руки, – заметил Симон. – Его госпожа адвокат настаивает на переводе, ссылаясь на содержание ее подзащитного в неприемлемых условиях. И закон на ее стороне, ведь Трамниц каким-то непонятным образом получил травмы головы и пальцев. Мне кажется, что вы могли бы прояснить их происхождение.

Последних слов Симона Тилль уже не слышал, поскольку был полностью поглощен своими собственными мыслями.

«Ради всего святого!» – мысленно воскликнул он.