Паутина

A онъ, въ безумномъ, озвѣренномъ бѣшенствѣ, трясся передъ нею, коверкался лицомъ, вывертывалъ глаза, скалилъ серпы зубовъ своихъ, колотилъ кулакомъ по ладони и шипѣлъ, не находя въ себѣ голоса:

— Къ Васькѣ перекинешься, тварь? къ Мерезову?

Епистимія отвѣчала внушительно и вѣско:

— Намекни я только господину Мерезову, что завѣщаніе существуетъ, — онъ двадцать, тридцать, пятьдесятъ тысячъ не пожалѣетъ. Я сразу могу богатой женщиной стать. A для васъ стараюсь даромъ.

Горько усмѣхнулся на это слово ея Симеонъ.

— Душу и тѣло сестры моей требуешь. Это — даромъ? Въ старый дворянскій родъ мѣщанскимъ рыломъ лѣзешь. Это — даромъ?

Онъ отошелъ, усталый, волоча ноги, и опять бросился на диванъ, лицомъ къ стѣнкѣ… Епистимія, зорко приглядываясь, послѣдовала за нимъ по пятамъ.

— А, разумѣется, не за деньги, — говорила она, великодушно рѣшивъ на этотъ разъ простить ослабѣвшему врагу «мѣщанское рыло». Ни-ни-ни! Боже сохрани! Денегъ никакихъ. Если сами не соблаговолите, то мы съ васъ даже и приданаго не спросимъ. A родъ вашъ знаменитый — Богъ съ нимъ совсѣмъ! Собою надоѣдать вамъ не будемъ: не семьи вашей ищемъ, a дѣвушки. Вы собою гордитесь и хвастайте, сколько вамъ угодно, a я, Симеонъ Викторовичъ, не очень-то васъ, Сарай-Бермятовыхъ, прекрасными совершенствами воображаю. Наглядѣлась всякаго y васъ въ дому, — знаю, каковы ляльки и цацки! Только одна Аглая Викторовна, между вами, и на человѣка-то похожа, если хотите знать мое мнѣніе. И льщусь я совсѣмъ не на родство съ вами, a только — что барышня-то ужъ очень хороша. И это, Симеонъ Викторовичъ, такъ вы и знайте, — желаніе мое непремѣнное. Давно я это намѣтила, чтобы, ежели мой Гриша въ люди выйдетъ, искать ему Аглаечку въ законный бракъ. И если вамъ опять-таки угодно слышать правду до конца, то изъ-за этого одного я вамъ и помогала обстряпать старика Лаврухина…

— Не Лаврухина ты, a меня обстряпала! — глухо отозвался Симеонъ.

Епистимія пожала плечами и улыбнулась съ лукавствомъ побѣды.

— Должна же я была себя обезпечить, чтобы не быть отъ васъ обманутой и получить свою правильную часть. Ваше — вамъ, наше — намъ. Подѣлимтесь по чести. Капиталъ — вамъ, Аглаю Викторовну — мнѣ съ Гришуткой…

Симеонъ долго молчалъ. Мысль о сдачѣ на предлагаемое соглашеніе ему и въ голову не приходила, но онъ чувствовалъ безполезность спора и теперь думалъ только, какъ сейчасъ-то изъ него выйти, не окончательно истоптавъ уступками израненное свое самолюбіе и въ то же время не обозливъ тоже окончательно Епистимію, злобу которой противъ себя онъ теперь впервые видѣлъ и слышалъ во всю величину…

— Возьми деньги! — еще разъ, какъ вчера, предложилъ онъ, все не поворачиваясь, все уткнутый носомъ съ стѣну.

Епистимія сѣла на тотъ же диванъ y ногъ Симеона и спокойно сказала, спуская шаль по спинѣ:

— Нѣтъ, Симеонъ Викторовичъ, не предлагайте. Не пройдетъ. Тутъ есть такое, чего деньгами не купишь.

A Симеонъ лежалъ и думалъ:

— Чуетъ власть свою… Ишь — осмѣлѣла: сѣла подъ самый каблукъ и не боится, что я ее, дохлятину, могу однимъ пинкомъ отправить къ чертямъ, y которыхъ ей настоящее мѣсто… Знаетъ, что уже не посмѣю… связаны руки мои!.. въ кандалахъ!.. Плохо мое дѣло… На компромиссѣ тутъ не отъѣдешь… Да вертитесь же вы, мозги мои, чортъ бы васъ дралъ! Шевелитесь! Подсказывайте, какъ мнѣ ее надуть? Проклятые, выдумайте что-нибудь, лишь бы отсрочку взять, a ужъ въ отсрочкѣ то надую…

Вслухъ же онъ спросилъ:

— Милліонъ что-ли ты нашла, что тысячами швыряешься?

И получилъ спокойный отвѣтъ:

— Ужъ если судьба мнѣ разстаться съ этимъ дѣломъ только на денежномъ интересѣ, то для меня спокойнѣе будетъ продать документъ не вамъ, a господину Мерезову.

— Ты полагаешь? — отозвался Симеонъ, чувствуя, что отъ словъ этихъ замерзло въ немъ сердце.

— Вы же такъ растолковали, Симеонъ Викторовичъ. Васѣ завѣщаніе отдать — законъ исполнить, вамъ — законъ нарушить, судомъ, тюрьмою, ссылкою рисковать… Ясное дѣло, куда мнѣ выгоднѣе повернуть. A ужъ въ добродѣтели Васиной я, конечно, нисколько не сомнѣваюсь: душа-человѣкъ, что спросишь — тѣмъ и наградить.

— Сказать ей или нѣтъ, что Эмилія надумалась тоже сватать Аглаю за Мерезова? — размышлялъ Симеонъ, машинально изучая глазами на обивкѣ дивана лучеобразныя морщины коричневой кожи, складками сбиравшейся къ пуговицѣ. Пугнуть? Нѣтъ, погоди… Не такъ y меня хороши карты, чтобы всѣ козыри на столъ… Это — тузъ про запасъ… Покуда можно, придержимъ — поиграемъ въ темную… И сказалъ вслухъ:

— A кто порукою, что ты меня не надуешь?

Епистимія засмѣялась.

— То есть какъ же это — вы предполагаете — я могу васъ надуть?

— Очень просто: Аглаю я за племянника твоего выдамъ, a ты мнѣ, завѣщаніе не возвратишь и будешь терзать меня по прежнему — какъ теперь мучишь.