Паутина

С Марининым они быстро нашли общий язык. Договорились сразу, что дезертируют, но о том, чтобы переходить к врагу, мысли у них не было. Листовками-пропусками они обзавелись на всякий случай. Было другое: дезертировать и ждать исхода войны, а потом уже решать, как быть. Так договаривались и с Кикнадзе…

И вот теперь Василий лежал и размышлял: мог ли он по-другому построить свою жизнь, судьбу? И приходил простой и ясный ответ: мог, не было в его жизни неодолимых препятствий к тому, чтобы жить, как все, — честно и с открытой душой, но он сделал самый глупый, самый жестокий по отношению к самому себе, самый бессмысленный выбор, который изначально обрекал его на поражение. Теперь уже все: осталась еще одна коротенькая пробежка, а потом вечная залежка.

Хорек подвел этот итог так спокойно, будто он касался не его собственной жизни. И Василий понимал, почему он — человек, по натуре своей трусливый, для которого одна только мысль о своей смерти раньше была совершенно невозможной, так безразличен к неизбежному исходу. Он хорошо помнил тот момент, когда воля к жизни и страх перед смертью оставили его. Это произошло в то кратчайшее мгновение, когда Ягуар, бежавший впереди, вдруг приостановился, резко обернулся к дружку, и Хорек успел увидеть до выстрела дуло нагана, направленного на него Ягуаром. Звука выстрела Василий уже не слышал. И сейчас, лежа в чистой постели и в чистой палате среди покоя и тишины, облитых лучами белого летнего солнца, он удивлялся другому: как то ничтожно короткое мгновение до выстрела успело перевернуть все в его душе? Понять эту загадку Хорек был не в силах, хотя ответ лежал на самом верху: Ягуар оставался единственным смыслом и оправданием жизни Маринина. Так уж сложились обстоятельства, что вне Ягуара у Хорька не было никаких целей, желаний, стремлений. Привычка подчиняться Ягуару, делать только то, что требовал он, стало смыслом существования Василия. Выстрел Ягуара вернул Маринина к сути его жизни, но оказалось, что она совсем уже не нужна ему, и не потому, что срок ее оставался очень коротким, нет, он просто не знал, что делать с ней, такой. Прожить ее молча, сцепив зубы и ненавидя? Или тоже молча, но безразлично? А может, прожить, чтобы отомстить Пашке-Ягуару за последний выстрел? Отомстить без злобы и ненависти, а спокойно и разумно, чтобы и его подвести к последней черте, чтобы еще раз встретиться с ним и заглянуть ему в глаза.

Василий чуть повернул голову набок, пытаясь хоть краешком глаза заглянуть в окно, бывшее у него в изголовье, и ему удалось увидеть отросток ветки с двумя хрупкими листочками, как бы заглядывавшими из солнечного утра сюда в палату, где тоже было много солнца, чистоты и покоя, только не было жажды к жизни, которая вовсю буйствовала за окном. Василий удивлялся и другому: все блатное в языке, мыслях, желаниях обсыпалось с него, как шелуха. Оказывается, он совсем не разучился говорить, по крайней мере, с собой на простом русском языке, по которому он, русский человек, волжанин, наверное, все время скучал и не знал об этом.

Хорек спокойно отреагировал на стук в дверь, встретил изучающий, чуть настороженный взгляд высокого молодого мужчины в футболке, спокойно подумал, что это, наверное, следователь из милиции, пришел допрашивать. Василий перевел взгляд на врача, вошедшую вместе с мужчиной, и вспомнил выражение ее глаз, которое увидел сразу, как только очнулся после наркоза. В глазах этих была непримиримость, не оставлявшая никаких сомнений в том, что врач видит в нем, Маринине, только своего злейшего врага. Сейчас Хорьку очень хотелось услышать ее голос, и женщина будто догадалась о его желании.

— Это следователь из милиции, как только вам станет трудно, скажете ему об этом. Вы в состоянии говорить?

— Да, — твердо ответил Маринин, — в состоянии. Только без вопросов, я буду сам.

Он вопросительно посмотрел на следователя: согласен ли тот с поставленным условием?

— Ну, я пойду, — сказала врач.

— Да, пожалуйста, — ответил Пащенко. — Благодарю вас.

Врач вышла. Хорек молчал с полминуты, а потом заговорил. И чем длиннее становилась цепочка сказанных им слов, связанных между собой смыслом, чувствами, логикой, междометиями, мимикой, вздохами, особыми интонациями, паузами, тем сильнее испытывал Василий благодарность к тому парню, который спас ему жизнь и дал возможность выговориться. Он начал рассказ о себе с самого начала — с детства…