Паутина

— Научится, пап. Это же наша Дашка. Обязательно научится… Знаешь, она вчера впервые за все это время ко мне в комнату пришла. Сама. Поболтать. Ты не представляешь, как я обрадовалась… Мы почти до утра проговорили… Ну, вернее это я говорила, рот у меня не закрывался от этого счастья. Ты же знаешь, я могу… Я могла бы ей сутками что-то рассказывать, только бы она не закрывалась там у себя… Мне всегда так больно было, я же знала, что она там плачет… или просто лежит и в потолок смотрит…

Слушал родной голос и понимал, насколько соскучился. Захотелось вдруг послать все к черту и махнуть туда, к ним, в Швейцарию. Обнять, закружить, прижать к себе сильно и успокоиться, убедившись, что все в порядке у них. Хотя и знал, что это самое "в порядке" — просто оболочка, видимость, версия, которой все мы придерживались, чтобы как-то продолжать жить. О каком "в порядке" может идти речь, когда Дарина перестала улыбаться и вздрагивала от каждого шороха или телефонного звонка? Какой может быть "порядок" среди руин, в уродливых глыбах которых ты узнаешь когда-то родные стены?

— И что же ты ей рассказывала? Папе расскажешь?

— Еще чего? Спи лучше спокойно… пока что…

— Та-а-а-ак… Есть что-то, чего я не знаю?

— Па-а-а-п, хочешь я угадаю, что ты сейчас сделал?

— Ну, и что же?

— Бровь поднял… Сто процентов. Да?

— Карина, — ее звонкий смех и меня заставил улыбнуться. Каждый раз, когда на фото ее смотрел или говорил с ней, мысленно благодарил судьбу за этот незаслуженный подарок. Жить начал благодаря ей. И надеялся, что и Дарина сможет… Потому что и у нее теперь есть ради кого.

— Ну ладно-ладно, шучу я… Рассказывала о школе, о подругах, о том, какое платье заприметила… Да болтала без умолку, чтобы отвлечь. Диск тот включила, который ты подарил мне… Папа, я вот вообще в шоке, откуда ты узнал, что я его хочу?

— На то я и папа, чтобы знать…

Перед глазами тот день, когда она внезапно в кабинет мой вошла и увидела тот самый диск. Я крутил его в руках, рассматривая обложку и думая о том, что эта девица мне нравится хотя бы тем, что ее внешний вид гарантированно выводит Ахмеда из себя. Уж я это точно знал — Карину в таком прикиде я бы и за порог не выпустил. Взгляд дерзкий, молодая еще, борзая, думает, что может вызов этому миру бросить. Максимализм так и прет — начиная от выражения лица и заканчивая позой, которую приняла на камеру. И когда дочь заметила диск, то сначала удивилась, округлив глаза, потом, немного подумав, широко улыбнулась и бросилась мне в объятия.

— Па-а-па-а, это же Лекса. Лекса. Я же тащусь от ее… откуда у тебя диск, он ведь только через несколько недель должен выйти? Ты для меня достал, да? Боже, я тебя обожаю. Сейчам девчонкам позвоню — пусть визжат от зависти… — выхватила его у меня из рук и вприпрыжку побежала в свою комнату. А я, смотря ей вслед, думал о том, что все идет по плану, тому самому, ради которого сдохну, но своего добьюсь.

— Ты приедешь к нам, пап? Мы соскучились…

— Приеду, моя хорошая. Обязательно. Как только с делами разберусь — сразу к вам. Отдохну хоть пару дней.

— Ну давай. Мы тебя очень ждем…

Положил трубку и, расстегивая на ходу пуговицы рубашки и закатывая рукава, подошел к окну, где налил себе виски. Смотрел во двор, который казался каким-то серым и бесцветным, несмотря на обилие зелени, и думал о том, что легче не становится. Боль притупилась, а разочарование разъедает все сильнее.

Нас всех пошатнули события полугодичной давности. Да, прошло уже полгода, а тогда казалось, что прожить даже день — настоящая пытка. Только время неумолимо… его мало волнует наше отчаяние или радость, оно глухо к нашим просьбам бежать быстрее или задержать счастливый миг. Оно просто течет, заставляя нас привыкать к новым обстоятельствам, мириться с ситуацией и принимать решения.

Мы не говорили с Дариной о случившемся. Да и о чем тут говорить — ее исполосованное, выпотрошенное тело было красноречивее любого рассказчика. Фаина выходила ее тогда, вернула к жизни. До сих пор помню тот день, когда сказала, что можно ее навестить. Как стоял несколько минут перед дверью в палату и не решался войти, не понимая, что же со мной происходит. Ждал этого момента, и в то же время в глаза ее страшно было заглянуть, потому что знал, что не увижу в них желания жить. Стоял с цветами в руках, ладонь к двери протянул и так и застыл, набирая в легкие побольше воздуха, с силами собираясь, чтобы войти в эту чертову палату. Знал, что в улыбку мою она не поверит, только не мог позволить, чтобы мою жалость к себе почувствовала. Конечно, она знала, что все мы ее жалеем, только одно дело — понимать и совсем другое — видеть. Не хотел унижать, не хотел этого покровительства, которое заставляет человека чувствовать себя немощным. Только как все это запрятать поглубже, как вести себя так, словно не было всего этого?