Паутина

И сейчас, Фая отчетливо понимала, что если Даша аборт сделает, не будет шансов у них никогда. Оба сдохнут. Да, никто не видел для них шанса, а она видела. После того, как к нему сходила, увидела. Есть. Очень хрупкий, прозрачный и ничтожный шанс.

Отвела Дашу к Марии Антоновне, а сама за дверью ждет с пакетом с ее вещами, чтобы перевести в гинекологию на время. Сама не заметила, как по щекам слезы покатились и пальцами пакет сжимает все сильнее. Дверь спустя время открылась, и Даша вместе с Антоновной вышла, челюсти сильно сжаты, бледная и настолько худая, что кажется, ее из стороны в сторону шатает.

— Фаечка, проводите ее в палату седьмую. Там нет никого, и я распоряжусь, чтоб не подселили. Чистку в обед проведем. Медикаментозно уже вряд ли получится.

Фаина вернулась к себе в кабинет и впервые за много лет закурила. Пачку кого-то из пациентов выудила из тумбочки и, сев на подоконник, чиркнула зажигалкой.

Вот и еще один осколок, еще один рубец. Словно всю семью в паутину закручивает, душит, крошит. А у нее не получилось убедить. Не умеет она. Не психолог, не подруга Дарине. И внутри ощущение личного поражения, пустота внутри. Щекой к холодному стеклу прислонилась и глаза закрыла. Два мертвеца перед ней, а между ними жизнь билась, трепыхалась, но и ее поглотило, утянуло на дно. Фаине казалось, что именно ребенок мог бы что-то изменить, подтолкнуть всех их на поверхность и заставить глотнуть свежего воздуха. А теперь и этого шанса не будет.

Сама не заметила, что пепельница полна окурков и в кабинете дым стоит густым туманом. Ручка двери осторожно повернулась, и Фаина так же медленно повернула голову. Увидела Дарину на пороге. Взгляд на время бросила — не могли так быстро закончить, да еще и с постели встать после…

— Я не смогла… Не смогла, — лицо кривится, она задыхается и по двери сползает на пол, — не смогла я. Он со мной смог… а я не могу.

Бросилась к ней, к себе прижала сильно, так сильно, что у самой руки заболели.

— Вот и молодец… девочка. Молодец. Мы справимся. Мы все справимся. Какая же ты у меня…

А Дашка в плечи ей вцепилась:

— А вдруг я… вдруг любить не смогу. Вдруг… ненавидеть буду… — слезами захлебывается, но говорит, говорит. Быстро и лихорадочно.

— Сможешь, — улыбаясь и снова прижимая к себе, — уже любишь.

— Я… сердцебиение услышала… Так странно… мое не бьется, а у него колотится. Быстро так. Тоненько… и не смогла.

Лицо, залитое слезами, на Фаину подняла:

— Только ЕМУ не говорите. Пообещай мне, Файя, никому. Не хочу, чтоб знал. Не хочу, чтоб хоть что-то с ним… ничего не хочу. Пожалуйста. Я тебя умоляю.

А на следующий день она Андрея к себе впустила и Каринку. Фаина с облегчением выдохнула. Ну вот и все. Пройден один этап. Самый сложный. Самый смертельно опасный. Дальше уже не так будет. Уже легче.

Еще через неделю Андрей увез их в Швейцарию. Фаина начала новый проект с партнерскими клинками по лечению детской онкологии, о котором так давно мечтала и планировала.

Впервые за всю свою жизнь после смерти дочери она наконец-то почувствовала, что все еще может измениться, что счастье может прорасти из самой чудовищной боли, и Дарина была тому прямым доказательством. Сильная девочка, такая сильная. Она не заперлась в четырех стенах, она упрямо ездила с Фаей по клиникам, заключала договоры, обзванивала фонды помощи, собирала деньги на сложные операции. Они сталкивались с человеческим равнодушием, отказами, жаждой наживы, а она пробивалась через эту броню, договаривалась.

Спустя несколько месяцев они все же открыли там свою собственную клинику — Андрей выделил средства. Фаине иногда казалось, что Даша заново ожила… Именно казалось… потому что по ночам из ее комнаты так часто доносились приглушенные рыдания, иногда тихий вой, на высокой ноте, от которого мороз пробирал по коже, а по утрам Дарина прятала опухшие от слез глаза под темными очками и снова ехала вместе с Фаиной в клинику.

ГЛАВА 20. Андрей

— Пап, привет. Как ты там?

— Все в порядке, доченька. Разве у меня бывает иначе? Ты лучше расскажи, как вы?

— Да у нас тоже все как обычно. Даринка с Фаей постоянно в клинике, приходят глубокой ночью, а потом ни свет, ни заря опять туда же… Я тоже к ним приезжаю, но они меня домой раньше прогоняют…

— Ну вы там осторожнее, Дарине сейчас отдых нужен…

— Ох, папа, да разве она слушает. Сам знаешь…

— Знаю, Карина… все знаю. И лучше так, чем…

— Да, пап… лучше.

Вздохнул… даже замолчал на несколько секунд. Мы говорили обрывками фраз, смысл которых прятался не в словах, а в паузах между ними. Да, лучше так. Пусть хоть как-то, но живет, справляется. Мы могли помочь лишь постоянной поддержкой и своим молчаливым присутствием, хотя и они иногда были в тягость. Ведь мы не могли оставить ее даже на миг. Боялись. До смерти боялись. Тем самым эгоистичным страхом, что если что-то случится, то никто из нас себе этого не простит.

— Ну ничего, всегда можно научиться жить заново… Когда есть ради кого…