Паутина

Лаклак был большим кишлаком со своим раисом и кази^[25]; по пятницам сюда обычно на базар съезжалась вся округа. Но в этот час кишлак будто вымер. Изредка прошмыгнет кто-нибудь и скроется за прочной глинобитной стеной — дувалом. Только у базара мы наткнулись на людей. Это были эмирские солдаты; раздав корм лошадям, они расселись в чайхане и пили чай. Наше счастье, что начальник отряда оказался знакомым Абдулхафизу, а не то нас могли очень просто ограбить и убить. Отъехав от Лаклака приблизительно на версту, мы увидели на обочине дороги истерзанную, в луже крови женщину; рядом заливался в плаче годовалый ребенок…

— О боже! — тихо воскликнул Абдулхафиз и остановил арбу. Запричитала янга, у меня похолодела спина: никогда мне еще не приходилось видеть подобного изуверства. Проклиная убийц и призывая на их головы все земные и небесные кары, Абдулхафиз взял на руки ребенка, передал его дочери, потом наломал веток с колючего кустарника и прикрыл убитую.

— Это сделали убегающие сарбозы^[26], — сказал он, снова взбираясь в седло. — Ограбили несчастную, надругались, а потом убили… Ничего, будет господня кара и на них…

Кишлак, в котором жил Абдулхафиз, был расположен на берегу Зеравшана и утопал в зелени. Казалось, что это один громадный сад, разгороженный дувалами на отдельные участки. Зелень радовала глаз и озаряла все вокруг каким-то светлым умиротворяющим сиянием.

Усадьба Абдулхафиза находилась в самом центре кишлака, у большой дороги; она состояла из внутреннего и внешнего дворов с различными хозяйственными постройками, с садом и огородом. Внешний двор занимал и большой айван — терраса с высокой аркой, скрывающей вход во внутреннее помещение, комната для гостей, амбар, конюшня и коххона — специальный сарай, в котором хранили сено, солому и другие корма для скота.

Домочадцы обрадовались нашему приезду. У ворот нас встретил старший сын Абдулхафиза, юноша чуть младше меня, очень хороший, тихий и скромный. Разгрузили арбу, Абдулхафиз выпряг лошадь и отвел в конюшню. Мы успели умыться и перекусить, а Ахрорходжа и не думал появляться. Янга начала волноваться. Абдулхафиз, видимо, хорошо знавший своего зятя, принялся ее успокаивать.

— Ничего с вашим мужем не случится, никакая беда его не подцепит, — говорил он. — Будьте покойны, обойдет всех своих должников, припрячет как следует денежки и благополучно доберется до нас.

Но Ахрорходжа не появился ни в этот день, ни в следующий. Только на третьи сутки, проснувшись рано утром, я увидел его, невозмутимо, словно в мире ничего не произошло, попивающим ширчай^[27].

— Город горит, — говорит он. — Какие-то люди грабят дома и лавки, а потом поджигают их. Революционеры тушат пожары и ищут эмира, его визиря, кази и других чиновников. Эмира нет, он бежал, кушбеги^[28], кази и городской раис — попались. Что и говорить…, — махнул рукой Ахрорходжа. — Теперь, пока народ успокоится, пройдет еще семь-десять дней. Вы сидите здесь спокойно, не волнуйтесь. Главное — переждать.

— А вы? — спросила его жена.

— Я буду уезжать и приезжать… Да, чуть не забыл, в наш дом попал снаряд и сравнял мехмонхону с землей.

— А вы где были? — вскинулась янга, как-будто, будь Ахрорходжа дома, он сумел бы задержать артиллерийский снаряд. — Что стало с вещами?

— Вещи я спрятал, — все так же невозмутимо продолжал Ахрорходжа. — У них, — кивнул он в мою сторону. — Но надо за ними следить.

— А мой отец? Отца не видели? — нетерпеливо спросил я.

Ахрорходжа пристально поглядел на меня. Мне стало не по себе.

— Отец твой не вернулся, — ответил он и больше ничего не добавил.

Утром следующего дня Ахрорходжа взял у тестя осла и снова уехал в Бухару.

Отец, отец! Нет, я был уверен, что отец мой вернулся, что просто в суматохе он не нашел Ахрорходжу, но теперь обязательно встретит его, нападет на мой след и придет ко мне. Я верил в это и ждал отца.

Мы подружились с сыном Абдулхафиза, ходили вместе купаться к реке, ездили в поле, где набивали соломой мешки, которые потом взваливали на ослов и привозили домой.

Однажды, помнится, в полдень, едва мы занялись делом, как вдруг увидели группу вооруженных всадников; они ехали со стороны города по направлению к кишлакам Вобкенд и Шофирком. Мы находились от дороги примерно в ста — ста пятидесяти метрах. Я впервые в жизни видел солдат в шапках, брюках и куртках, перепоясанных патронными лентами. Среди всадников двое или трое носили чалму и халаты, однако на руках у них ярко горели красные ленты.

— Урус! — вскрикнул сын Абдулхафиза. — Прячься!

Мы заметались, зарылись в солому.

Но всадники, не обращая на нас никакого внимания, проехали своей дорогой. Как только они скрылись, мы побросали пустые мешки на ослов, галопом примчались домой и кинулись к Абдулхафизу. Он играл в саду с малышом, которого подобрал на дороге.

— Отец!.. — закричал мой друг. — Мы испугались! Вот он… вот они… — Он не мог говорить от волнения.

— Мы видели урусов! — выпалил я.

Абдулхафиз рассмеялся, потом сказал: