Паутина

— Вы правы, караван-сарай придется отдать, ничего не поделаешь, — вздохнул Хамдамча. — Проживем как-нибудь милостью божьей… Но вы оставайтесь в своей худжре, если кто спросит, отвечайте, что она ваша, я дарю ее вам.

Он одарил меня каплей из реки!.. Мир рушился, все сотрясалось в оглушительном грохоте разрывов, с неба сыпалась смерть, а Хамдамча сделал милостивый жест. Я никогда ничего не боялся, никогда не думал о смерти, но теперь на душе у меня стало тревожно. Все у меня валилось из рук: взял «Джаме-уль-хикоёт»^[31], но читать не смог; тогда я лег и долго лежал, вспоминая стихи; с трудом вспомнил несколько бейтов Бедиля, а потом заснул тревожным, беспокойным сном.

В четверг в караван-сарае, кроме меня и хозяина, никого не осталось; казалось, опустела вся Бухара, людей на улицах почти не встречалось.

Я поклялся не покидать своей худжры и сегодня; заперся на ключ, сел у открытого окна с «Джаме-уль хикоёт». Мне хорошо была видна улочка, на ней — ни души, но не успел я перевернуть страницу, как услышал шаги: Хамдамча, обливаясь потом, тащил громадный узел. Потом, будто из-под земли, вырос Ахрорходжа. Раньше я видел его раз-другой, иногда он приходил к хозяину, — но мне не было известно, кто это. Теперь я узнал. Он пришел получать с Хамдамчи деньги.

— Мы уже не можем быть компаньонами, — говорил он. — Я переезжаю в кишлак.

Но Хамдамча был не из тех, кто легко расставался с душой. Вначале они были между собою любезны, потом начали ругаться и призывать друг на друга земные и небесные кары. Вдруг Ахрорходжа пнул лежавший в ногах у Хамдамчи узел и спросил, откуда он его тащит. Хамдамча, призывая в свидетели бога, стал уверять, что вещи его собственные, в дом, мол, попал снаряд, и теперь он вынужден перетаскивать их в караван-сарай… Ахрорходжа рассмеялся и ответил, что он целый час ходит за ним и видел, как Хамдамча взламывал лавку…

Я слушал и изумлялся. В тот миг я наконец-то понял, что алчных негодяев может насытить только могила. Для этих людей деньги — все! Им неведомы такие чувства, как сострадание и любовь, доброта и дружба! Во имя денег они опозорят седины своих отцов и матерей, продадут свою честь и честь своих жен и сестер, отрекутся от своих детей… Я скрежетал зубами, наблюдая, с каким восторгом они ударили по рукам и принялись делить добычу.

В тот день бой достиг наибольшей силы. Красные аскеры пошли на решительный штурм города, эмир удрал, сарбозы его разбежались. Как сказал Хамдамча, только у ворот Навола еще держался отряд сарбозов и афганцев^[32].

Удирая, молодчики эмира тащили все, попавшее под руку, расстреливали людей только за то, что те не успевали укрыться. Арк горел, горели жилые дома, базары и медресе, над городом плыл густой черный дым… И тем не менее, эти негодяи Хамдамча и Ахрорходжа снова куда-то пошли. Бессознательно, скорее просто из-за любопытства, чем из желания что-то предпринять, я бросился вслед за ними. Ворота караван-сарая выходили на главную улицу Кушмедресе, и справа, в ста шагах от ворот, стояли ряды торговых лавок. Я думал проскользнуть переулком наперерез грабителям, но едва выскочил за ворота, как увидел бегущего прямо на меня человека, судя по всему, — перса. Шагах в двадцати он споткнулся и упал, а преследующий его с револьвером в руках «шефиска»^[33] издал победный вопль и, подскочив к нему, наступил на грудь.

— Вытаскивай золото! — приказал он.

— Да перейдут на меня все твои болезни и несчастья, — взмолился лежавший. — Откуда у меня золото? Я бедный ремесленник и…

— Вытаскивай, говорю, — повысил голос солдат, — иначе разобью твою пустую башку. Раз, два…

Хорошо, что он не успел сказать «три», — появившийся неизвестно откуда солдат — «сешамбеги» крикнул ему:

— Убери руки!

Он подошел ближе и властно приказал:

— Спрячь револьвер, отпусти невинного. Если ты такой храбрый, то иди на поле боя и там покажи себя!

«Шефиска» вначале испугался, отпрянул назад. Перс воспользовался этим и убежал. В следующее мгновение «шефиска» уже пришел в себя и накинулся на «сешамбеги»:

— Ты сам кто такой, собака, что приказываешь мне? Вот тебе!.. — Он вскинул руку с револьвером, но и противник не дремал — оба выстрела грянули одновременно; «сешамбеги» зашатался, а «шефиска» мгновенно удрал. Я подбежал к солдату и не дал ему упасть. Пуля пробила плечо.

— Спасибо, — сказал он, превозмогая боль. — Если не трудно, помогите мне… Где тут можно спрятаться?.. Негодяй вернется с друзьями-разбойниками…

Я тоже подумал об этом и втащил солдата в караван-сарай. Закрыв ворота, я поднял его в свою худжру и уложил. Затем запер дверь худжры, перевязал раненого, дал ему пиалу чая. Он чувствовал себя стесненно, извинялся, а я восторгался этим человеком, вырвавшим несчастного из рук бандита, и обещал сделать все для того, чтобы он быстрее поправился.