Паутина

— Чтоб ноги твоей не было в школе, если сейчас же не сожжешь эти одежды! — кричал он. — Отец твой джадид, он отрекся от веры и тебя тащит по этой дорожке! С корнем надо вырвать ваш род, с корнем, чтоб и следа не осталось!

Гиясэддин возвращался домой весь в слезах. Вечером мать рассказала о случившемся отцу. Мирзо Латиф не ругал сына, но очень спокойно сказал, что пусть эта беда послужит уроком и что впредь Гиясэддину следует быть осторожнее.

— Все это, конечно, глупости, — добавил он, — религия не имеет никакого отношения к одежде. Религия — это убеждение, вера, живущая в сердце. Если человек повяжет на голове большую чалму, но в сердце у него пусто, веры от этого не прибавится. Однако таково уж наше время, оно судит о человеке по размерам чалмы и покрою одежды… Не носи пока свою форму, сынок, потерпи немного: твой день впереди. Он еще придет.

Да, отец Гиясэддина верил в иные дни, был убежден, что они не за горами. Людям, подобным Мирзо Латифу, трудно жилось тогда в Бухаре — в самом сердце исламистского средневековья, изуверского фанатизма и мракобесия. Но несмотря на гнусную клевету, преследования и жесточайший террор, число таких людей неуклонно росло. Они, как известно, в конце концов победили. День, о котором мечталось, пришел.

Сам Мирзо Латиф, однако, не дожил до счастливых дней. Через год после переезда в Бухару за ним пришли люди кушбеги. Дело было под вечер. Мирзо Латиф сидел дома, переписывая рукопись. Услышав топот ног во дворе и мгновенно поняв, в чем дело, он не испугался и не убежал, а достал из сундука какие-то бумаги, бросил их в огонь, затем мужественно шагнул навстречу пришедшим. На него посыпался град ударов.

— Джадид!

— Кофир!

— Бей его, вяжите!

Мирзо Латифа сбили с ног, поволокли, как мешок, пыльной улицей, сквозь злобно неистовствовавшую толпу мулл и торговцев, каждый из которых норовил пнуть несчастного ногой. Слезы и вопли жены Мирзо Латифа и его детей никого не трогали. Толпа напоминала дикого зверя.

С тех пор Гиясэддин не видел отца. Месяца за четыре до революции семья узнала, что по высочайшему повелению эмира Мирзо Латиф после долгих и мучительных пыток был казнен. Родные не смогли даже оплакать его: в квартале Бозори Алаф жили в основном баи и муллы, реакционеры и контрреволюционеры. Едва заслышав плач, они сбегались, требуя замолчать и осыпая сирот проклятиями и бранью.

После того, как люди кушбеги увели отца, Гиясэддин вынужден был, так и не дочитав до конца Коран, бросить школу и поступить учеником к цирюльнику.

Но вскоре взошла их заря, заря всех обездоленных — революция изгнала эмира, кази и других властелинов… Новое правительство помогло семье Мирзо Латифа, выдало единовременное денежное пособие и стало выплачивать пенсию. Гиясэддин опять пошел учиться, на этот раз в новую советскую школу.

Однажды сюда пришла какая-то комиссия. Среди ее членов Гиясэддин узнал одного. Сердце у него готово было выскочить из груди, он обрадовался так, словно наконец-то увидел отца.

— Халимджан-амак! — вскрикнул он и бросился на шею своему старому другу.

— Братишка, дорогой! — обрадовался Халимджан. — Неужели это ты? Как мать, как сестра? Где вы живете?.. Наконец-то! Я ведь давно ищу вас… Значит, в квартале Бозори Алаф? Хорошо, очень хорошо… Тяжела была весть о твоем отце, — вздохнул он, — успели палачи отомстить ему… Обязательно зайду к вам, вот только закончим работу, освобожусь немного…

Вечером того же дня Халимджан пришел к ним домой. Мать Гиясэддина не закрывала лица при нем еще в Кагане; теперь, увидев его, она вспомнила покойного мужа, зарыдала, но вскоре успокоилась, расстелила дастархан с нехитрым угощением… Сидели долго, рассказывая друг другу о пережитом и наболевшем, потом Халимджан сказал:

— Кончилась ночь, кончаются страдания бедняков. Советское правительство Бухары поможет труженикам, остатки контрреволюционных элементов постепенно будут уничтожены. Я работаю в Центральном Комитете партийного объединения^[41]. Мне поручили заниматься молодежью. Мы открываем школы, будем направлять молодежь на учебу в Ташкент и в Москву, дела теперь пойдут хорошо…

— Вчера, — заговорила мать Гиясэддина, — один наш сосед сказал, чтобы такие, как мы, не зазнавались, чтобы помнили, кто мы на самом деле, потому что, хотя и революция и правительство новое, но все в руках стоящих людей, — так сказал он, — в руках старых чиновников… и даже среди Назиров есть их друзья… Мне страшно стало, вот я и хочу попросить Гиясэддина, пусть лучше не ходит в школу, не торопится, пусть пока поработает у своего цирюльника учеником, посмотрим, что и как будет дальше!..

Халимджан внимательно и серьезно слушал.