Паутина

— Его болезни ты не знаешь, — улыбнулся Ахрорходжа и ввинтил палец себе в лоб. — Тронул его злой дух, помешался он, понятно? Ишан Ходжаубани обещал вылечить твоего Мурадджана в течение года…

— Ходжаубани?!..

Больше у меня не хватило сил держать себя в руках. Так вот что он решил сделать с тобой!

— Негодяй, трус, кровопийца! — закричала я ему в лицо. — Решил уложить его живым в могилу?!.

Ахрорходжа схватил меня за руку, больно дернул.

— И на тебя, видать, подействовал злой дух? — злобно прошипел он.

— Сам ты злой дух, сам ты сумасшедший! Ты хочешь живым похоронить Мурадджана и стать хозяином над Лютфи?!. Нет, те времена прошли…

Ахрорходжа рассмеялся.

— Дура, наше время только наступило! Заткнись, или сама отправишься к своему щенку.

— Нет, я больше не буду молчать, не буду, ты ответишь за все!

Ахрорходжа вскочил. Я рванулась, хотела было убежать, но споткнулась о порог, и тут Ахрорходжа ударом кулака повалил меня на землю.

Меня, однако, уже ничто не пугало, я не чувствовала боли, вырвалась и сама набросилась на палача: вцепившись ему в бороду, расцарапала лицо, искусала руки, все хотела дотянуться до глаз и выковырить их!.. Он, как клещами, сдавил мне горло… Я захрипела.

Но бог смилостивился — в дверях появился мой отец.

— Эй, эй! — закричал он и, сбросив хуржин, подбежал к нам. — Что случилось? А ну, поднимитесь!.. Дочь, выйди во двор! Как не стыдно вам? Взрослые люди, а дерутся, точно малые дети.

Ахрорходжа отпустил меня. Я быстро встала на ноги и по знаку отца вышла из комнаты. Когда выходила, услышала, как Ахрорходжа сказал:

— Дочь ваша сошла с ума, ее нужно отвести к достопочтенному Ходжаубани…

Я умылась на кухне, причесалась, заплела косы, и снова пошла в дом. Отец говорил:

— …Вы правы, жена обязана помогать советом и делом мужу, муж и жена должны смотреть на свет из одного воротника, но ваша жена чем-то опечалена, на сердце у нее тяжело. Лучше будет, если я сам отведу ее к одному знакомому ишану, он заговорит ее печали, потом увезу с собой в кишлак, может быть, чистый воздух излечит ее…

Я хотела вставить слово, но отец сделал знак молчать.

— Убирайся отсюда вместе со своим папашей! — гневно сказал мне Ахрорходжа, потом обратился к старику: — забирайте ее в кишлак, и пока я сам не проверю ее здоровье, назад не возвращайтесь! Мне не нужна сумасшедшая жена.

Я не заставила себя долго ждать, быстро оделась, накинула на голову паранджу и вышла с отцом. У ворот была привязана лошадь. Отец усадил меня на нее, а сам взял в руки поводья и направился к большой дороге, ведя коня в поводу. Ахрорходжа запер за нами ворота; поверив, что отец увозит меня в кишлак, он, видимо, успокоился.

Но мы не покинули Бухару, а пришли прямо к одному другу отца, в квартал Говкушон. Здесь я рассказала о тебе, о Лютфи и о том, как Ахрорходжа объявил себя хозяином вашего дома, как он долго скрывал от тебя гибель ака Останкула. Друг моего отца работает в каком-то советском учреждении, он посоветовал нам заявить в Чека.

— Здесь, — сказал он, — таится какое-то преступление. Поэтому будьте осторожны, лучше идите вечером…

До вечера следующего дня мы никуда из дому не выходили. Все было решено: больше к Ахрорходже я не вернусь, он должен понести наказание за все наши муки… Муэдзин позвал на хуфтан[50]; отец совершил намаз, и мы пошли в Чека.

Идти темными и кривыми улочками города было жутко. За каждым столбом мне мерещился Ахрорходжа: казалось, вот-вот он шагнет навстречу из-за угла… И все же страшнее того, что испытала я за годы жизни с этим извергом и кровопийцей, ничего не могло случиться.

В Чека нас сперва задержали в одной комнате — комендатурой называется, расспросили, зачем мы пришли, потом куда-то позвонили. Через несколько минут появился мужчина средних лет, высокий, с широкими плечами, они назвали себя Халимджаном и повели нас по лестнице наверх, в другую комнату, где рядом с каким-то военным сидела твоя Лютфиджан…

…Остонзода тепло улыбнулся.

— Любовь меня чуть не свела с ума, но любовь и спасла! — повторил он одну из первых фраз своего долгого и печального рассказа. — Я буду краток — вы уже, очевидно, догадываетесь, что произошло дальше.

Гиясэддин был совсем плох. Бессильный чем-либо помочь, я сидел рядом с ним и ждал, когда придут за нами. Смерть стояла у нашего изголовья, а время, говорят, остановилось. Томительны минуты ожидания.

Вдруг с улицы сильно забарабанили в дверь. Я вздрогнул. Стук повторился, однако из дома никто не подавал голоса.

Сумасшедшие встрепенулись, молчаливо уставились в кромешную тьму. Потом стало тихо, и я услышал, как по нашему навесу заходили люди; навес дрожал, сверху посыпалась земля… Где-то в глубине двора раздался сдавленный крик, кто-то гулко спрыгнул, к воротам метнулась тень, загремела засовами и — я зажмурился от яркого света, хлынувшего в наш зиндан.

— Сын мой, Гиясэддин! — услышал я взволнованный голос, приходя в себя.

Двор был заполнен людьми, у многих в руках — электрические фонари. Высокий, плечистый мужчина приподнял Гиясэддина.