Паутина

— Смерть мне не страшна, — продолжал ака Мирзо. — Сердце болит за вас! Вы ведь еще молоды, у вас впереди вся жизнь, только теперь перед вами должны отвориться ворота счастья… Я в эту ночь много передумал и решил, что вам надо спасаться. Больше молчать нельзя! Нужно использовать любую возможность… Вы молоды, будьте в другой раз осмотрительнее, умейте разбираться в людях и событиях, все случившееся должно послужить вам хорошим уроком…

Он вздохнул.

— А мне, видно, не дожить и до полуночи…

Мы молчали, подавленные.

В тот день больше ничего не случилось. О нас словно забыли. Ака Мирзо сказал, что шейх испугался, но под покровом ночи обязательно займется нами… Ночью все решится.

Удивительнее всего было исчезновение «медведя». Сумасшедшие, проголодавшись, заволновались, захныкали, запричитали. Крики и вопли огласили двор.

Вечер мы встретили в мучительном ожидании расправы. Никто не сомкнул глаз. Гиясэддин молчал, не отвечал на вопросы ака Мирзо. Мы подползли к нему — лоб у него горел, дыхание стало прерывистым… Скинув халат, я накрыл Гиясэддина, а ака Мирзо принялся растирать ему ноги и руки.

Перевалило уже за полночь, когда со стороны внутреннего двора вдруг послышался топот, замигали, забегали огоньки фонарей и к нам в сопровождении нескольких людей вошел Ходжа. Люди были в сапогах, в милицейской форме, поверх которой они надели халаты. Ходжа, ни на кого не глядя, прошел прямо к ака Мирзо, прошипел сквозь зубы:

— Проклятый богом, да падет на тебя гнев пророка! И здесь ты, падарсаг[48], не усидел спокойно!

Он ударил ака Мирзо камчином.

Забыв о кандалах, я вскочил, но тут же растянулся на земле, успев только крикнуть:

— Перестаньте!

Ходжа бешено сверкнул белками глаз.

— Взять! — приказал он.

На ака Мирзо накинулись, возникла свалка. Он вырвался и, поднявшись во весь рост, ударил цепью, которой были скованы руки, одного, сбил с ног второго… Ходжа подскочил к нему, замахнулся: удар пришелся по голове — ака Мирзо рухнул.

Мы с Гиясэддином закричали. Но кто слышал наш крик?.. Люди Ходжи поволокли ака Мирзо. Тогда я и еще кто-то из сумасшедших — тот, конечно, бессознательно — накинулись на них. Нас били по головам, по лицу, по рукам, я падал и снова поднимался, снова падал…. Это была какая-то слепая ярость. Потом я потерял сознание.

Ака Мирзо утащили, Гиясэддин метался в бреду, стонал, выкрикивал: «хозяин, хозяин» — тогда непонятное мне русское слово.

Я не знал, у кого спросить совета, и не было никакой возможности что-то предпринять. Теперь одна надежда на Лютфиджан: успеет она или нет?

Я понимал, что у Ходжи сильные покровители, он действует заодно с Хамдамчей, судя по всему, — не малым чином в милиции. Иначе откуда пришли ему на помощь люди в сапогах? Под халатами я ясно различил милицейскую форму… Они убьют ака Мирзо и избавятся от его обвинений. Если вдруг кто и спросит, скажут, что умер от «безумия»… Они теперь вынуждены будут уничтожить всех живых свидетелей своего преступления! Говорят, что когда бандиты грабят дом, они не трогают хозяев только в двух случаях: если те не сопротивляются и если ни при каких обстоятельствах не смогут узнать их… А я знаю грабителей и убийц!.. Я запомнил их лица на всю жизнь. Они должны замести следы до рассвета, сегодня же ночью… Успеет Лютфи или нет?

Порой мои опасения проходили, я успокаивал сам себя, — ведь за темной ночью всегда приходит светлое утро!.. Не может быть, чтобы Лютфи не успела!

Я стоял между жизнью и смертью; сумасшедшие галдели, позванивая кандалами, смеялись и плакали; Гиясэддин продолжал метаться в бреду; в спертом воздухе стояла пыль, а время текло медленно, очень медленно: казалось, оно нарочно застыло в своем извечном течении и долго-долго еще не взойдет яркое солнце, которое должно явиться вслед за этой мрачной, ужасно темной ночью…

Я снова и снова мысленно обращался к Ахрорходже. Что делает в эту ночь он? Что думает обо всем случившемся моя янга? Она всегда относилась ко мне хорошо, выгораживала и защищала перед мужем… Мне вспомнилась поездка в Лаклак, тесть Ахрорходжи Абдулхафиз, его старший сын, мой друг… Я вздохнул…

РАССКАЗ ЖЕНЫ АХРОРХОДЖИ

Вот что рассказала янга, когда я вернулся домой.

— Ты был беззаботным, племянник, — сказала она, — и очень доверчивым, ты не умел разобраться в людях и не знал Ахрорходжу, будь проклято имя его!.. Даже отец мой не догадывался о вероломстве, подлости и преступлениях зятя. Одна я знала все, знала — и молчала. Я вынуждена была молчать, потому что, пока не окрепла Советская власть, глаза мои не видели защитника, который избавил бы меня от сетей этого паука. Ахрорходжа и моего бедного отца сделал должником, грозил разорить, если отец не отдаст меня за него. Силой женился Ахрорходжа на мне…

Ей было тяжело рассказывать, слезы душили ее, а я подумал о том, как жестоки старые обычаи и законы, делавшие жену рабой своего мужа. Беззащитная, бессловесная, втоптанная в грязь и пыль бытия… Шариат не считал ее человеком, она — всего лишь вещь, раба в доме мужа. Муж властен над ее жизнью и смертью. Убьет — и никто не спросит с него.