Паутина

Никогда не забуду того дня, когда Лютфи сказала, что она стала комсомолкой. Что-то новое, еще неуловимое появилось в ее взгляде и в звучании голоса.

— Если хотите, комсомольцы помогут нам, мы сможем пожениться, — смело сказала она.

Но я, потерявший дорогу, опутанный ложью Ахрорходжи, не верил комсомольцам и заявил в ответ, что свадьба будет по нашим обычаям.

— Нам сыграет свадьбу Ахрорходжа, — сказал я.

Это была наша последняя встреча: через два дня Ахрорходжа привел меня в зиндан шейха Ходжаубани.

…Что мне было делать теперь? К кому взывать? Где искать выход? Если бы Лютфи узнала о моем несчастье!.. Неужели Ахрорходжа поймает в свои сети и ее?..

Я не находил себе места от горя, мысли давили, одна горше другой, и от них, казалось, лопнет моя голова.

«Ахрорходжа, думал я, теперь подстерегает Лютфи. А вдруг она попадется ему в лапы?! Нет, нет, она комсомолка, она свободная девушка, гордая, независимая, ей помогут!.. И все-таки… Да, надо бежать отсюда, сегодня же бежать, во что бы то ни стало!.. Но как?»

— Не ломай себе голову, сынок, — сказал ака Мирзо. — Спи, придет день — поговорим… Утро, говорят, мудренее вечера.

— Где выход? Выход где? — в отчаянии воскликнул я.

— Бог — наш падишах, все в руках властелина! — ответил ака Мирзо.

Снова тишина, на этот раз — ни звука.

* * *

Занималась заря.

Легкий, утренний свет медленно разгонял тьму нашего зиндана. Я так и не сомкнул век; лишь на мгновенье забылся, но, услышав густой и мягкий, трогающий сердце бас ака Мирзо, тут же пришел в себя. Он, по обыкновению, встречал рассвет стихами:

Вчера меня с зарей оставили все муки,
И влагой животворной поили чьи-то руки.
Терпение и твердость я сохранил вполне,
И память прошлых дней вернула счастье мне.

— …Если бы и нам это утро принесло избавленье от мук, если бы и нам, как Хафизу, счастье увидеть, ведь и мы стойко держим себя в беде! Разве не так, Гиясэддин?

— Так! — ответил Гиясэддин.

— Я хочу вам сказать кое-что, — сказал ака Мирзо и понизил голос. — Идите сюда.

Мы подползли к нему.

— Сегодня ночью я заново продумал всю свою жизнь. Нельзя опускать руки, нельзя! — возбужденно зашептал он. — Не на время у нас установилась Советская власть — навсегда утвердилась! Крепнет она, ей уже никто и ничто не помешает, основа у нее прочна — народная основа… Я подумал об этом и решил, что нам надо действовать. Ты говорил, что Лютфи ходит в женский клуб?

Я кивнул.

— Если не возражаешь, я пошлю ей записочку.

— О, если бы… Если вы сделаете это благое дело, я буду благодарен вам до конца жизни.

— Но с кем вы отправите записку? — спросил Гиясэддин.

Ака Мирзо улыбнулся:

— Записку пошлю любимой… И тут нас поддержит любовь!

Мы ничего не поняли.

— Все просто, — объяснил ака Мирзо. — Гулямали, которого ты назвал «медведем», влюблен, он любит одну из работниц женского клуба. Понимаете теперь? Как-то он просил меня написать ей письмо, все рассказал… У меня сохранился клочок бумаги, мы сейчас напишем записку Лютфи, — и ака Мирзо торжествующе глянул на нас.

— Пусть Лютфи идет в партийную организацию, к дяде Халимджану, он, наверное, вернулся из Восточной Бухары, — откликнулся Гиясэддин. — Он меня хорошо знает и любит!

— Можно! — сказал ака Мирзо, вытаскивая из какой-то щели клочок бумаги. — Где наш калам, Гиясэддин?

Тот достал откуда-то кусочек угля. Ака Мирзо призадумался, потом быстро написал на листке несколько строк и, сложив бумагу, вновь сунул в щель:

— Пусть подождет здесь «медведя».

«Медведь» не заставил себя долго ждать. Он поздоровался с ака Мирзо, потом улыбнулся мне.

— Как, братишка, прошла ночь? — спросил он. — Хорошие сны снились тебе?

Я промолчал. «Медведь» обошел всех узников, справляясь о самочувствии, проверил все цепи, кандалы и наручники, затем громовым голосом объявил:

— Сейчас господин Ходжа вернутся из мечети и станут заклинать вас. Приготовьтесь! Будьте почтительны, не показывайте его светлости свою строптивость, потому что, сами знаете, вам же будет хуже.

— Ладно, знаем, — ответил за всех ака Мирзо. — Подойди-ка лучше сюда, у меня к тебе дело одно.

«Медведь» настолько приблизился к ака Мирзо, что совсем закрыл его; они пошептались, потом «медведь» раскатисто расхохотался (я испуганно вздрогнул) и, поднявшись во весь рост, сказал:

— Если проголодались, будьте довольны и радуйтесь — это добрый знак. Бог захочет — будет и завтрак, и все, что душе вашей угодно.

Когда он ушел, ака Мирзо на мой смятенный взгляд улыбнулся и кивнул головой — все благополучно. Я успокоился.