Паутина долга

Удивление понятно: меня не ожидали видеть живым после всего случившегося. Но лично я бы постарался сразу выяснить, почему тот, кому был подписан смертный приговор, до сих пор топчет ногами землю, и уж ни в коем бы случае не впадал в оцепенение.

— Да. Решил зайти, узнать, как у вас идут дела.

— Дела… — голос сух, как истлевшие осенние листья. — Идут.

Глубокомысленно, но не конкретно.

— За вами был должок. Помните?

Ответный взгляд не позволял усомниться в крепости памяти находящегося передо мной человека. Но и только: ни отказа, ни согласия платить по счетам в светлых глазах не наблюдалось.

— Так вот, я пришел, чтобы…

— Ришиан больше не служит мне.

Слова падают на дно моего сознания тяжелыми маслянистыми каплями. «Не служит»? Значит ли это… Невозможно! Только не… Очнувшись, скорп мог исхитриться и убить гаккара, раз уж знаком с его повадками. Но если Риш умерла, то и ее сестра находится при смерти. Безвинная и беспомощная… Если Кэр в самом деле забрал жизнь сестер, у меня будет к нему разговор. Долгий и неприятный. И как только я узнаю все подробности…

— Просите ее сами. Или приказывайте, как знаете. Я больше не могу это делать. И не буду.

Стойте! Она жива? Но к чему тогда трагедия?

— Простите, heve, я не совсем понял ваши слова.

— Я освободил от службы Ришиан и ее сестру. Разорвал договоренность. Отпустил восвояси.

Странный поступок для человека, считающего каждый сим выгоды. Очень странный. Значит, произошло нечто значительное, смявшее и исковеркавшее прежние представления Майса о жизни и своем месте в ней. Но это личное дело хозяина игрового дома, а мне нужно совсем другое.

— Скажите, где я могу их найти?

— Зачем? — Светлые глаза смотрят в пустоту, на танцующие пылинки.

— Я должен кое-что выяснить и, возможно, сделать.

— Нет.

Отказ звучит так тихо и бесстрастно, что я не сразу понимаю смысл произнесенного короткого словечка:

— Простите?

Черты постаревшего лица напряглись, возвращая себе утраченную твердость:

— Оставьте в покое хоть их!

— В покое? О чем вы говорите?

— Вы уничтожили меня и будущее моей семьи, так пощадите тех, на ком нет вины!

Уничтожил? Что за бред?

— Heve, ваши слова звучат, как…

— Убирайтесь прочь!

Жест Майса, приглашающий меня двигаться в сторону двери, подходил бы под определение «указующий перст», если бы не одно неожиданное обстоятельство. Правая рука хозяина «Перевала» больше не располагала перстами, да и вообще ладонью: из рукава мантии торчал обрубок, обмотанный полосками ткани, пропитавшимися кровью и мазями, призванными остановить течение красной жидкости.

— Что с вами случилось?

— У вас плохо со слухом? Прочь!

— Ваша рука… Что с ней?

Он вздрогнул, дернулся, словно хотел снова спрятать обрубок в рукаве, но передумал и положил руку на стол.

— Вы еще спрашиваете? Какая низость…

Так. Начинаются оскорбления? Прекрасно! По крайней мере, мне удалось вернуть омертвевшую душу к жизни, хотя на короткое время. А потом, как знать? Возможно, она не захочет умирать во второй раз.

— Именно спрашиваю. По вашему тону выходит, что в случившемся виноват я, и мне хотелось бы…

— Да, виноваты! Вы и только вы! Не будь вас, не было бы искушения, перед которым я не устоял!

О, вот в чем дело! Значит, я — демон-искуситель? Лестно, аглис подери. Только неправильно. Никого я не искушал, напротив, старался отговорить, как мог. Наверное, плохо старался.

— Вы не добились покровительства?

Он хохотнул, напомнив мне человека, находящегося в шаге от безумия. То бишь, меня самого лет эдак четырнадцать назад.

— Покровительства?! Я должен быть счастлив, что остался жив! Хотя, лучше бы я умер.

— Кисть отрезали «пастухи»? Те трое?

Светлые глаза затуманило воспоминанием о боли, но, как правило, некоторое время после пережитых страданий каждому из нас хочется излить негодование и злобу в окружающий мир. Майс не стал исключением, приступив к печальному рассказу:

— Да, они. Сразу после того, как вы ушли вместе с патрулем. Меня привели сюда, в мой же кабинет, и прямо на этом столе…

Я пригляделся к сукну. Точно, виднеются пятна. Хорошо, что изначальный цвет ткани был темно-вишневый, на нем пролитая и засохшая кровь не так заметна.

— Они не торопились. И не говорили ни слова. Только смотрели, пока их слуги резали… А потом бросили отрезанное в камин и сожгли, заставляя меня дышать дымом моей же плоти.

— Но почему рука?

По мне, так проще было сразу отрезать голову и успокоиться. Но видно, у старшин Подворий свои строгие правила.

— Потому что так наказывают воров. А я поступил подобно вору, желая обманным путем заполучить чужое добро, и теперь плачу за содеянное. Утратой всего, что у меня было.

Всего? Не преувеличивает ли он? Конечно, потеря кисти правой руки — не желанное событие, но люди живут и без рук, и без ног, и даже без кое-чего другого.

— Рука, конечно, заново не отрастет, однако… Стоит ли так над ней горевать?

Светлые глаза снова вспыхнули ярким огнем ненависти: