Паутина судьбы

– Ты чего? – забеспокоился Зименков. – Я пошутил насчет недвижимости.

– Пересчитали? – уточнил Морхинин, обращаясь снова к Лиле и не реагируя на Зименкова. – Все в порядке? Сумма возвращена полностью? А теперь прошу обратить внимание. – Морхинин аккуратно порвал расписку и сунул бумажки в карман пиджака. – Вот, Юра, я тебе ничего не должен. Я приехал просто проведать. Удостовериться в твоем драгоценном здоровье.

– Да ты чего, Валька, с ума съехал? В чем дело?

– Ни в чем. Мой, так сказать, творческий каприз. Мисс, проводите меня до двери.

Морхинин стройно направил стопы вон из кабинета бывшего школьного товарища.

– Отнимает тут время… – вслед ему громко сказал Зименков. – Писака-бумагомарака…

Дома он позвонил старшей дочери.

– Софья Валерьяновна? Бизнес-леди? Один писателишка беспокоит. С корыстными целями. Я понимаю, что с богатыми и успешными современниками лучше быть в других отношениях. Но у меня явный комплекс неполноценности перед их величием. А ведь я все-таки кормил и поил тебя до совершеннолетнего возраста.

– Чего это ты городишь, папа? – удивилась Соня и захихикала на другом конце провода. – Какие у тебя проблемы? Говори прямо, не бойся. Чем смогу, помогу, ей-богу.

– Ух, что-то ты, Сонька, сегодня добрая. Книгу нужно издать за свой счет маленьким тиражом. Обещали потом реализовать и часть денег вернуть.

– Сколько? Гм… Подъезжай.

Морхинин приехал через два дня, раньше не собрался. Неожиданно у него разболелась голова, потемнело в глазах. Тася забеспокоилась, хотела вызвать «скорую помощь». Но пришел сосед-электронщик, принес аппарат для измерения давления.

– Засучите рукав, Валерьян Александрович, – сказал он серьезно и проверил. – Повышенное. Спиртное и крепкий кофе не пить. Ни с кем не ругаться. Не писать. Таисья Федеровна, не нужно «скорую». Вот я даю таблетку. Пусть Валерьян Александрович примет, водичкой запьет. Полежит на диване час. Глазки закатит, ручки на пузе сложит и почитает себе потихоньку молитвы. Знаете?

– Ну мне ли не знать. А какие?

– Самые главные. Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешнаго… Ну и дальше «Отче наш», «Богородице Дево…» Святителю Николаю и целителю Пантелеимону.

– Тась, гляди-ка. Наш электронный мыслитель православные молитвы выучил.

– А как же. Мы с женой православные. Да где себя чувствуешь умиротворенно и благодушно, как не в церкви? Направо глянешь, налево глянешь – свои. Как бы у себя живешь. А то чуть толерантность не оправдаешь, так сразу шурум-бурум: мол, не забывайте, кто хозяин.

– Что правда, то правда. Спасибо, Рома, – Морхинин одобрительно посмотрел на молодого человека.

Когда Морхинин приехал к дочери в миниатюрный офис в глубине двора под облупившейся аркой, Соня ему выговорила:

– Звонишь, просишь деньги, а сам носа не показываешь.

– Заболел, давление подскочило. Вот если так дело пойдет, то скоро и хоронить будете. Сейчас человека похоронить – дело затратное. Так что заранее крепись. Денег уйдет – уйма.

– Хватит молоть черт-те что, папаша. Нашел тему для шуточек. Как сейчас себя чувствуешь?

– Ничего, на ногах держусь и языком шевелю.

– Языком ты при любых катастрофах болтаешь борзо. Держи конверт. Про что роман-то?

– Про хориста из оперного театра. Но не про меня, а про одного непутевого тенора… Помнишь, как я вас на утренники в театр водил? Оперу «Снегурочка» помнишь?

– «Снегурочка»… – вспомнила бизнес-леди; на ее суховатом, скупо подкрашенном лице засветилось дальнее отражение отрочества, и в голубых подобревших глазах словно полетели звездочками снежинки, а в ушах нежно запели сказочные мелодии Римского-Корсакова. – На сцене снежками бросались, когда Масленицу провожали… Как в школе после уроков… – сентиментально задумавшись, припоминала она. – И хор громко пел и плясал… А самый статный мужчина в хоре был наш папа, хоть и с приклеенной бородкой…

XIX

– Давай бабло-то, – сказал Лямченко. – Чего тянуть? Ты же мне доверяешь, можно и без договора. Само собой, твой роман издастся, куда он денется.

– Я тебе доверяю, – посмеиваясь, отвечал на это братское предложение Морхинин и вдруг впервые заметил, что у Миколы треугольные собачьи уши. – Но лучше все-таки сделаем как положено: договор с подписями и печатями. А по правилам я тебе деньги на счет издательства переведу.

– Ну это уж чересчур, – возмутился Лямченко, выпучивая на Морхинина светлые, желтовато-серые глаза. – Сколько водки вместе выпили и такие формальности. Отстегивай наличняк, мне с ребятами расплатиться надо. Я тебе расписку выдам с бухгалтерским подтверждением.

Морхинин подумал и отсчитал Лямченко пятнадцать тысяч, которые тот подчеркнуто небрежно запихал в карманы брюк.

Через два дня Лямченко сказал, что художнице нужно добавить еще тысчонку: а то неудобно как-то перед женщиной. Через три дня Валерьян Александрович сам выложил еще тысячу бестолковому парню, перепечатавшему роман на компьютере с массой ошибок. Исправлять ошибки он отказался. Это якобы не входило в его обязанности. Тут уж Морхинин сам ласково его уговаривал и, таясь от Миколы, сунул нахалу ассигнацию.