Павел Чжан и прочие речные твари

– Вот ты мне говоришь забыть про «контрас». Или про центр, его ты ведь тоже не любишь, верно?

Павел промолчал, хотя ему и правда не нравилась сектантская атмосфера «Благих сердец».

– А ты сам готов бросить работу ради меня? Ты понимаешь, какой вред наносишь себе и другим людям своими программами? И чипы! Поместить в людей жучки – вот что твои китайцы хотят сделать.

– Они не мои. Они…

– Неважно. Китайцы получат наши данные, всё, что угодно, если потребуется.

– Можно подумать, им больше делать нечего. И что плохого в том, чтобы выслеживать преступников?

– А ты уверен, что преступников? Да убери ты эти очки, меня послушай! – Соня сорвала с глаз Павла арки, бросила их куда-то на заднее сиденье.

– Они не включены, – запоздало сказал Павел. Он не снимал очки просто потому, что забыл про них.

– Я же каждую неделю работаю в реабилитационном центре. Люди там пьют таблетки, не могут слезть с виртуалки, у мозгоправов сидят. Они детей бросают, старых родителей, с ума сходят, понимаешь? Это как наркотик!

Сонины глаза лихорадочно блестели. Она что-то выискивала в Павловом лице – может быть, ждала, что тот ахнет и вдруг поймет, что был неправ. Узрит темные замыслы «Диюя», тут же с визгом развернет машину на 1905 года, ворвется в офис и напишет заявление на увольнение. А после присоединится к «контрас».

– Как, зная это, ты можешь продолжать работать в айти? – спросила она. – Я-то думала, ты против чипов, я думала, ты с нами…

– Да с чего ты это взяла? Как я могу быть с вами, раз у вас Россия для русских? И как я могу уйти с работы? – рявкнул Павел, не сдержавшись. Он указал подбородком на брендовый рюкзак-мешок в руках у Сони, подаренный на Восьмое марта. – Вот это я на что купил, по-твоему? Откуда он у тебя появился?

Соня отдернула от рюкзака руки, будто тот кусался.

– Я у тебя его не просила! И неужели нет других занятий в жизни, чем можно денег заработать?

– Есть, конечно, есть. Можно мести улицы, можно мыть машины, можно обзванивать людей, впаривать им говно и на эти копейки жить. Можно и как ты. – Павел ткнул в Соню пальцем. – Как вот ты, лазать по зданиям, развешивать плакаты, ни черта за это не получать, кроме условного срока, да? А потом звонить мне в «Диюй», который вы дерьмом обмазываете, чтобы я вытащил, отвалил кучу бабла. Так тоже можно, получается? Ты не подумала, как скажется на моей работе, что у меня подружка «контрас»?

– А тебя волнует только это.

– Не только, но да, я ценю то, что имею. Я много для этого работал и терять не собираюсь.

Соня качнула головой, словно не веря в то, что слышит. Вечерние огни чертили на ее лице углы, подчеркивали впадины под глазами, заломы у поджатых губ.

– Я верну тебе деньги, – тихо пообещала она и отвернулась к окну.

Грош цена ее словам, такую сумму она могла накопить только за десять лет работы в магазине. Но разговор был окончен – и отношения, наверное, тоже. И не было ни сил, ни времени их восстанавливать.

Может, оно и к лучшему, доверия-то нет уже.

Они свернули в Сонин двор, проехав в узком перешейке между припаркованными машинами и парапетом, остановились. Соня с громким вжиком расстегнула рюкзак, рассовала часть вещей по карманам куртки, часть зажала под мышкой, и молча вышла. Рюкзак остался лежать на сиденье сброшенной кожей, раскрыв зубастый рот на молнии. На лямке всё еще висела желтая ментовская бирка.

Лязгнула, закрывшись, дверь подъезда.

Павел велел машине ехать. Притормозив у помойки, он открыл окно и баскетбольным трехочковым забросил рюкзак в контейнер. Затем глянул на время.

Еще успеет в караоке. Господин Ли и господин Фань будут ему рады. Что же купить, матрешек или водки?

II Кэчан

Кто ходит по-тигриному,

тот быстро умирает.

1

Сулейменов курил невзатяг. Просто набирал в рот дым, немного держал и выпускал, щуря глаза, посматривая на Павла, – заценил, нет? Павел выжидал, не торопился раскрывать все карты. Пускай пацан думает, что кроме него есть и другие варианты, хотя других вариантов не было. Пятнадцатилетний Сулейменов – последняя Павлова надежда.

Два года назад, когда они познакомились, Сулейменов еще ждал папку с зоны. Рассказывал, как тот придет и «всем покажет», заберет Сулейменова обратно в Нур-Султан. А потом умер его папка. Убили сокамерники, как поведали Павлу воспиталки, говоря тихо, чтобы не дай бог никто не передал. Но кто-то все-таки сболтнул.

Павел однажды зашел в группу, приволок заказанные подушки, – а Сулейменов стоял на подоконнике, между горшков с цветами. Окно было открыто. Он испуганно обернулся на Павла, готовый сигануть. Павел застыл на пороге с сумками в руках. «С такой высоты насмерть не разобьешься, – сообщил, стараясь не выдавать охватившего его ужаса. – А вот ноги переломаешь или позвоночник. Всю жизнь по интернатам проваляешься, будут раз в неделю жопу мыть. Или в психушку отправят. Хочешь так?»

Сулейменов не хотел. Слез с подоконника, привалился к батарее и разревелся, размазывая сопли по щекам.