Павел II. Книга 2. День пирайи

— Простите, товарищ маршал. Переговоры с самим патриархом они или уже провели…

— Или уже не проведут… — маршал сказал это одними губами, но хотя подполковник и не видел его лица, натренированный слух все уловил. Подполковник хорошо читал по губам со спины. Он продолжил:

— Или поручат их мне. Свиноматка, кроме того, добился, что Олух дописал и подписал чуть ли не собственной рукой, — а она, сами знаете, не действует у него с января, — приказ о награждении Павла Романова званием Героя Социалистического Труда…

— Ужо… — выдохнул маршал.

— И потребовал, чтобы я в два дня обеспечил его достойными рекомендациями для вступления в партию. Вся так называемая августейшая семья, уже очень увеличившаяся, расселяется мною по резервным дачам. В последние дни я вышел на след очередного родства. Во время войны перед наступлением на Почепском направлении Курской дуги…

Маршала передернуло — такой бестактности он все-таки не ждал. Ну да ладно, недолго уже.

— Покойный отец претендента сделал ребенка медсестре, Ларисе Борисовне Коломиец, ныне проживающей в Ногинске Московской области, на пенсии. Сын живет там же, работает мастером на керамическом заводе. Мать при этом категорически отрицает факт сожительства с Федором Романовым.

— Не дура, — буркнул маршал почти вслух. — Не хочет связываться. Правильно делает. Но убрать, чтоб не забыл!

— Как можно, товарищ маршал. И последнее. В Калининградский порт прибыл сухогруз «Генриэтта Акопян», доставил тысячу двести тонн свежемороженой рыбы пирайя из Южной Америки, коносаменты на этот фракт Свиноматка затребовал через меня, полагаю, это опять попытка завязать какие-то контакты с наиболее реакционными южноамериканскими режимами и хунтами, не исключаю даже выхода на самого Спирохета.

— Сволочь, — буркнул маршал, которому доклад уже надоел до крайности. Все у тебя?

— Так точно, товарищ маршал.

Маршал молча подошел к буфету. Со спины можно было решить, что он безумно занят чтением грузинских букв на этикетках. Именно здесь, в биллиардном бункере, хранил маршал коллекцию грузинских коньяков — память о боевом грузинском друге и прочих славных сынах грузинского народа. Армянских он не держал принципиально, армян вообще по понятным причинам не переваривал, хотя и собирался как минимум одного в ближайшее время съесть. В верхнем ряду, словно выбитый зуб, зияла среди коньяков дырка, похоже было, что бутылку отсюда недавно вынули. Однако же маршал спиртного не пил почти вовсе, да и кто же пьет свою коллекцию? У маршала эта дырка в ряду, как и многое другое нынче, вызывала потепление на душе. Такая удача, как та, что выпала ему третьего дня, стоила не одной только жалкой бутылки, которую он в припадке щедрости подарил конюху. Тот сделал на складе совершенно исключительное открытие, и удачу эту маршал воспринял как доброе предзнаменование. Но не рассказывать же о своих радостях подполковнику. Еще зазнается, хоть и не успеет, надо полагать, слишком много знает, пора уже ему и честь знать.

— На фига тогда внешний министр? — одними губами сказал маршал, не подозревая, что подполковник все ясно слышит. — Европа тогда наша будет, а прочие пикнуть побоятся. И сельскохозяйственный на фига? Мы ж возьмем всех, все у нас из Европы будет. И никто не нужен… И ты не нужен…

Говорил маршал только для себя, но говорил явно лишнее. Сухоплещенко воспринял его слова как окончательную резолюцию на некоем документе, уже несколько лет составлявшемся в подполковничьей душе. В бессмертную душу у других людей он не верил, но о существовании таковой у себя знал точно и не собирался кому бы то ни было позволить ее загубить.

— А как у нас?

Сухоплещенко должен был ответить «не могу знать», но решил побаловать начальство безвредной информацией с перчиком:

— Не все хорошо, товарищ маршал. Адмирал Докуков сочиняет челобитную на высочайшее имя.

— На чье?

— На высочайшее. Имени не проставил. Он просит разрешить ему выйти замуж за друга юности Ливерия. В свете разрешения на однополый брак племяннику высочайшей особы…

— Ах… вот на какое высочайшее. Ну, хрен с ним, он в маразме. Уберешь и его тоже, сразу с прочими, кстати. Иди уж. До Троицка в багажнике, дальше сам. Живо!

Подполковник почувствовал, что аудиенцией уже злоупотребил. Пожалуй, в другое время он подумал бы о возможных последствиях этого недосмотра. Но нынче было не до того, и даже плевать на все неудобства путешествия в багажнике. В конце концов, дел сегодня по горло, где еще их и обдумать, как в багажнике.

Ивистал снова был один — если, конечно, не считать вовеки присутствующего собеседника, кровинушки, сына Фадеюшки. Лето было в разгаре, и клумба у памятника кровинушке уже трижды из положенных пяти загоралась радостными цветами. Оставались два траурных дня. Впрочем, маршал предполагал, что его в эти дни дома не будет, да и вообще, может быть, дни эти на сей раз покажутся не столь траурными, как обычно. Тем более, когда сейчас, буквально накануне выступления верных войск с валдайского плацдарма на столицу, приключилось счастливое событие.