Павел II. Книга 2. День пирайи

Выпили еще по одной, сношарь, беря с блюда вареного рака, совсем по-семейному поведал мулату, что, когда Угрюм-лужу вычерпывали, то на дне ее огромный рак обнаружился, ну с индюка хорошего, не соврать тебе, этот вот тоже большой, но тот поклешневитей был, велел я его тогда в Смородину отпустить на развод, пусть породу поддерживает, да и вообще знатные раки у нас там, приезжал бы, милок, воздух у нас, дали засмородинные. Впрочем, лицо мулата ничего не выражало. Он сжевал еще две клешни, потом вдруг чем-то обеспокоился, встал и откланялся: видать, черешневая настойка пробудила в его организме некую спешную потребность. Ощущал ее и Павел, к тому же он помнил, что после контакта с очерешненными по сношаревой воле мужиками женщины начинают искать утешения именно что у самого сношаря — и было ему весьма неловко. Сношарь-то с ним всей своей деревней делился, не жадничал.

Худо ли, хорошо ли, но наконец отобедали. Черная «волга» увлекла совершенно синего, исхудавшего Джеймса к исполнению наказной службы при Екатерине Романовой, урожденной Бахман, женщине ласковой, требовательной и очень обиженной невниманием законно-советского супруга; черный ЗИП увлек Павла и Тоню в Староконюшенный, где они жили пока что, — Павел хотел сохранить этот особняк для себя, но все-таки понимал, что скоро придется переселяться в какое-то жилье попросторнее. Сношарь остался один, обвел взором новую хату, увидал, что Кокотовна уютно обживает голландские изразцы на печи, и взор его наконец-то доскользил до исключительно начищенного гонга. «Пусть кто другой себе выходные устраивает, — а мне о людях думать надо. Вон баб неухоженных сколько, пулеметы понаставили, того гляди, пришьют кого-нибудь по неудовлетворенности».

«Стоило, княже, ехать за тридевять земель за гороховым салатом? Стряпать, вишь, не умеют даже. Черешневую почто на всех базаришь?» — ехидно спросил в сношаревой душе Лексеича Пантелеич.

«Не салатом единым человек жив, — резонно ответствовал Лексеич. — Рецепт вон у сынка-то назубок знают, даже которые черные, сынок-то яйца небось сам отбирал, с пониманием. Доказал мне Ярька свою законность, ничем бы не доказал другим, старче, а яйцами доказал! А здесь деревня большая, кого, глядишь, и ремеслу обучу. Неужто здесь ни у кого таланта нет? Не поверю. Искать буду».

«Ищи, ищи, — пробурчал посрамленный Пантелеич. — Работать пора, вот что я тебе скажу». Сношарь почесал переносицу, дотянулся до гонга и легонько в него тюкнул. Тут же из-за двери, к большому сношареву изумлению, возникла Палмазеиха, уже без телогрейки, хотя все с тем же семиствольным «толстопятовым». На одном из стволов висела немалая кошелка с яйцами.

— Ты чего? — спросил сношарь, — ведь уже лет двадцать, коли правильно помню, того… не записывалась?

Палмазеиха лихо сверкнула помолодевшими глазами. Сношарь все понял и тоже подарил ее взором мутным, но ласковым. «Тряхнем стариной, — говорил этот взор, — ружьецо-то сыми». Палмазеиха застеснялась. «Без ружья не может», — понял сношарь, кивнул и стал вылезать из мундира.

Село тем временем въезжало в предназначенные ему апартаменты. Роль старейшины в отсутствие как сношаря, так и пьяного Николая Юрьевича взяла на себя в переехавшем Нижнеблагодатском, конечно, старая бабка Хивря, она же Феврония Кузьминична, которая первым делом велела оборудовать себе в медпункте родильню; чай, не меньше раза в неделю приходилось ей исполнять важные свои повивальные обязанности, а в другую неделю, глядишь, и трижды, и уменьшения числа таковых событий в Москве она не предвидела. На семью выдавалось по три-четыре номера, скот загоняли в начисто вымытые гаражи, отлично было приспособлено под свинарник помещение бывшего валютного магазина «Березка», коров пока загнали в западный вестибюль, и, видать, там какое-то время буренушки обречены были постоять, позже их собирались перевести в ресторан. Один из залов кинотеатра «Зарядье» так и был киношкой оставлен, колхозный киномеханик Настасья Башкина пошла осваивать новую аппаратуру; большой зал новый сельский батюшка, отец Викентий Мощеобрященский, пока что осваивать не дал, рояль велел вынести, иконостас, царем подаренный, поставить. Отец Викентий как-то сразу вписался в село, заменил бесследно исчезнувшего милиционера Леонида Ивановича, тоже человека тихого, но батюшка в селе все-таки не в пример нужней милиционера.