Павел Третьяков

Роль эта была велика, но — не всеобъемлюща.

Уже И. С. Остроухов писал: «Третьякова… слишком часто обвиняли в его „пристрастии“ к передвижникам в свое время. Что же было делать? В 1870–1880-х годах передвижники объединяли в своем товариществе едва ли не все выдающиеся таланты России»^[824]. Мысль Ильи Семеновича развивает Т. В. Юденкова. Она пишет: «…в годы активной деятельности Третьякова именно передвижники определяли главное направление русского искусства. По воспоминаниям современников, их выставки были самыми живыми и интересными. Однако с равным интересом Третьяков посещал ученические выставки МУЖВЗ (Московского училища живописи, ваяния и зодчества. — А. Ф.), на которых ему удавалось найти будущие таланты… МОЛХ (Московского общества любителей художеств. — А. Ф.)… Бывая в Петербурге, он никогда не пропускал выставки ИАХ (Императорской академии художеств. — А. Ф.), где также приобретал понравившиеся ему картины художников академического круга (среди них пейзажи Ю. Ю. Клевера, А. И. Мещерского, бывших членами объединения, противостоящего передвижникам, братьев П. и А. Сведомских и т. д.). Для него принадлежность к передвижничеству или иному лагерю, в сущности, не имела особого значения, прежде всего ему важна была эстетическая ценность произведения. „Эта вещь, по-моему, вполне художественная!“ — благодарил Третьяков Крамского за сообщение о картине А. П. Боголюбова „Устье Невы“ (1872). Или — в 1875 г., посетив передвижную выставку, он назвал „жалкими“ произведения любимого им художника В. Г. Перова, „плохими“ — художников-передвижников С. Н. Аммосова, Л. Л. Каменева»^[825].

Иначе говоря, Третьякова можно назвать «другом передвижников» в том смысле, что он действительно собрал в своей галерее лучшие произведения членов Товарищества передвижных выставок. Однако Третьяков никогда не брал у передвижников тех вещей, которые казались ему слабыми и недостаточно художественными. О беспристрастии Третьякова в отборе художественных произведений для галереи говорит Н. А. Мудрогель: «…дружба и почтение у него, конечно, к художникам великие были, но картины он выбирал очень строго и не брал, что ему не нравилось, хотя и очень любил иного художника. У Верещагина он, например, купил все его туркестанские и индийские этюды и часть вещей из войны 1877–1878 годов, а московские — о нашествии Наполеона — купить не захотел, потому что считал их слабыми»^[826]. В то же время Павел Михайлович приобретал те произведения, которые считал удачными, даже если находил несогласие со стороны передвижников. Показателен в этом смысле эпизод, связанный с приобретением полотна М. В. Нестерова «Видение отроку Варфоломею».