Павел Третьяков

Члены Николо-Толмачевского кружка увлекаются театрами, музыкой, литературой. «…Конечно, все это молодо, незрело. Молодые люди поверяют друг другу свои впечатления, удачи и ошибки, пишут шуточные стихи, дают друг другу прозвища»^[367], — с некоторой завистью пишет многомудрая Боткина. Видимо, у нее такого кружка, как у отца, никогда не было… Прозвища приятелям «присваивал» все тот же Алексей Медынцев. «Павел Михайлович, хотя и не старший по возрасту, но очень положительный, застенчивый и целомудренный, звался архимандритом»^[368], а в некоторых случаях — «отцом пустынножителем Павлом Непростовым»^[369]. В. Д. Коншина А. А. Медынцев величал Вольдемаром. Сергея Михайловича в одном из писем он именовал «…молчаливейшим чрез меру, Мольеровским скрягой на слова, но любезнейшим другом моим Сережей» и посылал ему поклон «…от Самаго Нижняго-Нова-Города, вплоть до его кабинета»^[370]. Сам себя Алексей Медынцев называл «ходячим сборником стихов и рифм»^[371]. Действительно, в отличие от П. М. Третьякова и Т. Е. Жегина, быстро забросивших неудачные поэтические опыты, А. А. Медынцев являлся «поэтом» кружка.

Николо-Толмачевский кружок был одним из важнейших факторов, влиявших на интересы и приоритеты Третьякова-галериста, постепенно «вылупляющегося» из Третьякова-собирателя.

К сожалению, о внутренней жизни кружка можно судить лишь по косвенным данным. К примеру, трудно точно сказать, сколько времени он существовал. Еще в июне 1858 года художник А. Г. Горавский письмо П. М. Третьякову завершает так: «…господину Медынцеву и всем добрым знакомым мое почтение»^[372]. Но уже в том же году между членами кружка заметен начинающийся разлад. Он едва различим в середине марта, когда Т. Е. Жегин пишет письмо А. А. Медынцеву. Письмо это отличается от тех, которые Тимофей Ефимович адресует П. М. Третьякову. Оно более сухое, формальное. В первой части идет деловой разговор двух коммерсантов, во второй Жегин пытается ответить на присланные ему стихи Медынцева в той же, стихотворной форме. Начинает Жегин, что называется, за здравие:

…Из всех торгующих людей
Вы к нам внимательны, — и дело.
Зато в Москву пишу Вам смело,
Считая вас за искренних друзей…

Далее следует легкий укор Медынцеву как деловому партнеру:

…От Вас мне высланный люстрин
Трудненько лезет на аршин,
И штукой говорят что дорог…

В конце письма ясно виден сарказм:

…Не купцам уже конечно
Ползти к музам на Парнас,
Аполлон безчеловечно
Запер вход туда для нас^[373]

.

Т. Е. Жегин будто намекает Медынцеву, что лучше бы он занимался тем, чем положено заниматься купцу, — торговлей. По-видимому, уже в это время между двумя приятелями пробежала черная кошка. Дальше их разрыв будет только увеличиваться. 18 мая 1860 года Сергей Михайлович сообщает Павлу Михайловичу: «…Расчеты у Жегина с Медынцев[ым] по акцион[ерному] делу дрянь, а потому Жегин не в духе — он вам всем кланяется и желает всего лучшего»^[374]. 26 августа того же года Жегин в письме Павлу Михайловичу говорит о Медынцеве иронически: «…пожалуйста извините, что я так долго собирался написать Вам мою благодарность за память, которую Вы доказали присылкою чрез Благодетеля Медынцова» (подчеркнуто в оригинале. — А. Ф.) — и с сарказмом вопрошает Сергея Михайловича: «…Что Медынцов? Все такой же милый и справедливый человек? По векселю его 1500 я не отдал. Считаю себя не вправе делать такия беззакония»^[375]. Павел Михайлович, как уже говорилось, разбирал людей, ценил честность и порядочность в делах. Поведение А. А. Медынцева по отношению к Т. Е. Жегину он счел бесчестным. Исследователь И. С. Ненарокомова пишет: П. М. Третьяков, «…узнав через некоторое время о нечистоплотности Медынцева в торговых делах, порвал с ним навсегда»^[376]. В связи с этим П. М. Третьяков обращается к В. Д. Коншину с настоятельной просьбой: «…хотя я тебе и надоел, хотя ты и сердишься, а все-таки я советую тебе не водиться с А. А. М. Кроме худого, ничего не выйдет»^[377]. Письмо это сохранилось в «копировальной книге» П. М. Третьякова, но, к сожалению, оно не датировано. Можно лишь уверенно утверждать, что письмо составлено в середине — второй половине лета^[378].