Павел Третьяков

Вера Николаевна была не менее религиозна, чем ее супруг, хотя это и выражалось несколько иначе. На нее большее влияние, чем на Павла Михайловича, оказали писания «интеллигентских» пророков. В.Н. Третьякова читала В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова и многих других «властителей дум» той эпохи. Насчет «Отверженных» В. Гюго подруга Елизавета Ивановна Мамонтова писала ей следующие строки: «... я очень рада, что ты принялась также читать “Mis rabies”. Такая книга дает урок из истории, философии и примеры такой жизни, которых не прочтешь ни в какой Четьи- Минеи. Великая заслуга книги уже в том, что многое, что прежде вызывало одно только презрение, теперь вызывает участие и сострадание. Все ждут огромной пользы от этого сочинения; люди богатые, счастливые сердятся за то, что их заставляют взглянуть на лохмотья и стоны несчастных. Виктор Гюго, право, больше сделает для социализма, нежели Прюдон, Миль, Луи Блан... Читая, Вера, моя добрая, вдумывайся, эта книга полезнее десяти других»515.

Особое влияние на В.Н. Третьякову оказали идеи Ф.М. Достоевского. Она говорит в письме сестре Зинаиде: «... я счастлива, дорогая моя, имея в душе и сердце, как сокровище какое- нибудь, советы старца Зосимы из “Братьев Карамазовых”... Христос слишком далек от нас по времени, чтобы нагляднее себе представить и прочувствовать Его законы христианские, и вот Достоевский перевел их на простой язык и простые примеры. Потрясающим образом действует он своими мыслями!»516

Но, даже и пропущенная через призму светской литературы, вера В.Н. Третьяковой оставалась в основе своей Православием. В.П. Зилоти вспоминает: «... мамочка ходила в церковь редко; ходила не столько молиться, сколько из-за пения и из-за настроения; становилась в конце церкви, на возвышении, рядом с нами и с тетей Манечкой. Слушая любимые старинные напевы, сама, от души, невольно подпевала; часто слезы умиления блестели на ее серых, лучистых, миндалевидных глазах с длинными ресницами, и выражение лица ее бывало такое особенное. Любила преждеосвещенные обедни и вспоминала, как ее брат Валериан... певал “Да исправится” в алтаре, в трио мальчиков ». Религиозные проявления Веры Николаевны были в значительной мере внутренними, имели очень небольшой выход наружу. В.П. Зилоти вспоминает, что в углу спальни родителей «... висел киот с образами и венчальными свечами родителей; стоял там и образ с ризой, шитой жемчугом, и венцом, покрытым изумрудами, — благословение мамочке от бабушки, Веры Степановны, перед смертью»517. Перед этим образом, вдали от посторонних глаз, Вера Николаевна молилась.

На протяжении многих лет она занималась благотворительностью, жертвуя на нужды различных благотворительных заведений: Пятницкого городского женского училища, Ермаковско- го лазарета, Первого городского женского училища, различных школ, семинарий, гимназий518... В.П. Зилоти пишет: «... помогать образованию молодежи было как бы специальностью мамочки всю жизнь»519. А в личной книге расходов Веры Николаевны каждый год встречается плата за совершаемые в церкви требы520. В переписке Веры Николаевны с мужем она то и дело просит у него благословения для себя и детей, а он в свою очередь пишет жене: «... Христос с тобой, сокровище мое безценное! Поцелуй и перекрести Верушечку »521.

Детей супруги воспитывали в полном соответствии с Законом Божиим. Батюшка Василий Петрович (Нечаев), по словам В.П. Зилоти, «... приходил нас учить катехизису, истории церкви и не прочь был побеседовать о старообрядцах, которых не любил»522. Также они проходили «... Закон Божий по двум книжкам с раскрашенными картинками из обоих Заветов»523. С ранних лет детей приводили в церковь Николая Чудотворца в Толмачах, которая стояла прямо возле дома. О церковной стороне жизни Вера Павловна вспоминает: «... приводили нас маленькими к началу службы и ставили рядом с тетей Манечкой, а когда стали побольше — сами приходили, одни, из дому через сад, и становились рядом с ней. Она учила нас, как стоять, как креститься и кланяться. То ласково ткнет в спину, чтоб и мы опустились на колени»524.

Описания Веры Павловны полны ностальгии по детским годам и любви к навсегда ушедшей московской старине. «... Теплая ночь, в саду, по дорожке в церковь, горят шкалики с купоросом; вот ударил колокол на Иване Великом, вот подхватили колокола всех “сорока сороков” нашей Белокаменной. Батюшка Василий Петрович с тройным золотым подсвечником в руках, в котором горят три красные, перевитые золотом восковые свечи, с букетом гиацинтов от мамочки, привязанным лентой к подсвечнику; и отец дьякон с кадилом — оба в золотых ризах — шли на “Гроб Господень” через паперть; за ними крестный ход двигался вокруг церкви с грустным песнопением; мы, внутри, в умилении ожидали стук в запертую чугунную церковную дверь; дверь распахивалась, врывалось радостное “Христос воскресе из мертвых”, и толпа молящихся, с пылающими свечками, вносила в церковь столько огня, света, радости, а с платьями — и весеннего воздуха»525.