Павленков

Власти не только констатировали факт сближения политических ссыльных с молодежью, но и стремились предпринять меры противодействующего характера. Поскольку политическим ссыльным воспрещались какие-либо занятия в присутственных местах, вятский губернатор Чарыков 11 ноября 1874 года по этому поводу направил в Министерство внутренних дел особое донесение, в котором указывал, что данная мера обрекает ссыльных на праздный образ жизни, создает им условия для продолжения занятий революционной пропагандой. «Не будучи обязаны на месте ссылки никаким трудом, который бы занимал их постоянно и давал им средства к жизни, а, напротив, еще получая от казны содержание, — доносил губернатор, — они (политические ссыльные) живут в совершенной праздности на свободе на своих квартирах и нередко продолжают прежние свои вредные занятия…» И добавлял: «Один лишь ссыльный при полной свободе и праздности может сделать многих молодых людей несчастными и через то внести в их семейства огорчения и страдания».

Губернатору и жандармским властям давно уже не по вкусу приходилась энергия нового врача-ординатора Португалова, Павленкова, Колотова и др.

Местная администрация усиливает поиск следов «преступной пропаганды». Вятская жандармерия и товарищ прокурора окружного суда решают провести серию обысков. В числе тех, кто первым «удостоился» такой чести, само собой разумеется, был и Ф. Ф. Павленков. У него, председателя Вятской губернской земской управы Колотова и В. О. Португалова обыски состоялись одновременно. Во время обысков было перерыто буквально все — и на письменных столах, и в библиотеках. Однако каких-либо материалов, которые их компрометировали бы, изъять не удалось. И все же и Колотое, и Португалов были отправлены в Казань и там заключены в тюрьму. Поводом для пресечения общественной деятельности В. О. Португалова, в частности, послужило то, что появилась возможность придраться к какому-то письму на его имя от одного знакомого.

Недолго оставался на свободе и Ф. Ф. Павленков. Скорее всего, обозленные отсутствием результатов после первого обыска местные власти усилили наблюдение, а спустя некоторое время нагрянули с повторным обыском. Произошло это 19 сентября 1874 года. На этот раз было изъято около семидесяти писем, что для ареста оказалось достаточно. Павленкова тут же отправили в местную тюрьму, где и продержали около года.

Как выяснилось позднее, обыск в доме, где жил Ф. Ф. Павленков, его арест были произведены в связи с так называемым «Процессом 193-х». Вятским жандармам и прокурору очень хотелось, чтобы этот несговорчивый ссыльный попал под новый политический процесс. Но достаточных улик против ссыльного издателя они собрать так и не смогли.

Из вятской тюрьмы Флорентий Федорович сообщал мужу М. Е. Селенкиной: «Здесь строже, чем в Петропавловской крепости. Мелюзга играет в политику».

В период своего тюремного заключения Павленков не давал покоя чинам жандармерии. Вот почему вятский прокурор писал прокурору Казанской судебной палаты письмо следующего содержания: «Павленков необыкновенно желчный человек, и все показания его испещрены бранью и злой иронией в отношении лиц, производящих у него перед арестованием обыск и допрашивающих его».

М. Е. Селенкина, которую также арестовали в то же самое время по обвинению якобы в причастности к московскому процессу Долгушина (хотя до того времени она не имела о нем ни малейшего понятия) и поместили в тюремную одиночку, подтверждала эту информацию вятского прокурора. «В тюрьме, — писала она, — Флорентий Федорович сидел неспокойно. Он постоянно огорчал и тревожил всех, начиная с прокурора и смотрителя и кончая последним надзирателем. То и дело шли от него жалобы или просьбы».

Конечно, было от чего огорчаться Флорентию Федоровичу. Уже который раз ни за что ни про что он изолируется от общества. Ни суда, ни следствия, ни доказательств вины — ничего этого не требуется властным башибузукам. Человек для них ничто! А если он еще пытается заявлять о своих правах, такого лучше сразу подвести под графу — политически неблагонадежный. Вот тогда — делай с ним, что хочешь. Он ведь всегда виноват! Поэтому, когда Павленкову показали написанные в одиночной камере тюрьмы стихи Марии Егоровны, он только усмехнулся, читая их. Ох уж эти женские восторги, патетика!

Одинокая жизнь самых лучших людей
Подавляет тоской, притупляет;
А я песни пою в каземате… Меня
Философская жилка спасает.
Да юмор, да живучесть натуры моей.
Да выносливый нрав, и я знаю,
Что потом я свое, как уйду из тюрьмы,
У судьбы в десять раз наверстаю.

* * *