Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Ф.Г. Ну, смотря какой западный читатель. Запад – это ведь не одно целое. Французский – да. И то, наверное, не массовый. А немецкий, может быть, и нет. Итальянские издатели сами обратились ко мне, а ознакомившись с этой книгой, удрали от нее. Я выступал в Нью-Йорке. Там собралось очень мало людей, часть аудитории была настроена враждебно, старики какие-то. И когда я начал читать «Псалом» – кусочек, – они демонстративно вставали и уходили. Вообще против меня применяется замалчивание как основной инструмент борьбы – и там и здесь. Знаете, замалчивание – это ведь лучше, чем обличение. Если невозможно замолчать, тогда начинают обличать. Здесь это смешно, потому что эмиграция сама висит в воздухе.

Дж. Г. Но разве русская эмиграция делает погоду?

Ф.Г. Она делает погоду на первых этапах потому, что она связана со славистами и через них книга попадает в издательства. Карл Проффер вывез какие-то мои произведения, но он их отказался печатать. И я решил так: либералы не опубликуют, отдам консерваторам – в «Посев». Они тоже отказались от «Искупления». А когда прочитали «Псалом», я думаю, вообще начали волосы на себе рвать. Украинцы зарубежные купили эти две книги, прочитали и сказали, что это антиславянские книжки. Вообще, настоящих любителей литературы, я думаю, немного.

Дж. Г. Марья Васильевна Розанова – жена Синявского – где-то писала, что эмигрантский читатель не выдержал экзамена на читателя…

Ф.Г. Да, здесь такой читатель. Очевидно, он очень остро ощущает идеологию, партийность. Это бывает всегда, когда люди висят в воздухе. Или вообще безразличие к такого рода литературе. Но это не имеет значения, потому что книга существует независимо от мнения читателя.

Дж. Г. В «Псаломе» есть сквозной персонаж – Дан, Антихрист, который хотя и участвует в событиях и как бы связывает притчи между собой, но все-таки он, скорее, молчаливый наблюдатель. Это он обречен есть нечистый хлеб изгнания. Скажите, Дан – это вы?

Ф.Г. Нет. Я вообще в литературе в чистом виде никогда не бываю. Один из основных постулатов литературы – это перевоплощение. Я в такой же степени Дан, как и девочка Сашенька в «Искуплении». В тот момент, когда я ощущаю Дана – это я, в тот момент, когда я ощущаю Марию Коробко, это тоже я. И в то же время я пропадаю как человек вообще. Как бы это ощущение назвать?

Дж. Г. Опять-таки… это та же мысль об оторванности писателя от своего произведения…

Ф.Г. Да-да. Оторванность писателя от чувств, которые он отдает. И с другой стороны, оторванность персонажа от автора. Если творчество подлинное, оно всегда оторвано от творца. Одна из бед этой литературы шестидесятых годов – слишком тесное срастание персонажа с автором.

Дж. Г. Это классическое романтическое представление… На писателя «находит», и он создает.

Ф.Г. Не только «находит». Это – профессионализм. Это – мастерство.

Дж. Г. Возьмем такое классическое произведение русской литературы, как «Смерть Ивана Ильича». Это все-таки есть Толстой.

Ф.Г. Нет, это не Толстой. Это Толстой и з л и л свои чувства в другое существо. Перевоплощение – вот что потеряно сейчас, это слишком публицистическая, авторская литература.

Дж. Г. Что изменилось для вас за счет того, что вы эмигрировали?

Ф.Г. Для меня существенного изменения не произошло.

Дж. Г. То есть вам все равно, вы там или здесь?

Ф.Г. Нет, мне не все равно. У меня отсюда новый взгляд на Россию. Некоторые вещи, которые я написал здесь, я бы там не написал. Видя какие-то западные плюсы и минусы, лучше понимаешь и Россию. Понимаешь, почему там так плохо, и в то же время понимаешь, что это «плохо» может быть преодолено. И это дает ощущение какой-то надежды на спасение. Конечно, здесь лучше мне. Здесь я себя могу защитить. И ощущение прочности, это дополнительный штрих к моему мироощущению. Но, с другой стороны, «Псалом» и «Место» надо было написать там. Тут бы я их не смог, может быть, написать.

Дж. Г. У вас есть любимое ваше произведение?

Ф.Г. Да, «Бердичев». Это не моя жизнь, но это жизнь, которую я сохранил. Ее нету больше. Это жизнь моего детства. Я жил там очень недолго. Я не из Бердичева, я родился в Киеве, жил в других местах, работал в шахте, на стройке. Но это какая-то историческая родина, и я пишу об этом в «Попутчиках».

Дж. Г. Как получилось, что вы именно в Германию приехали?

Ф.Г. Я получил здесь стипендию.

Дж. Г. Но вы остались и после стипендии?

Ф.Г. Мне Германия нужна. Она мне интересна. Я хочу о ней написать. У меня есть материал, чтобы писать о Германии.

Дж. Г. Роман?

Ф.Г. Я думаю написать роман, даже два. Думаю об этой жизни. Тут же жил и Набоков. Это страна передовая, но с покалеченной психикой. Анализ этой страны очень важен для понимания человечества. В этом треугольнике – Россия, Германия, еврейство – я и понимаю себя.

12.11.1988