Пчела в цвете граната

Да! Юле гость не понравился. Но, к сожалению, со всеми своими «хи-хи» и щенячьим голоском он очень угождал тёте Ане – разве иначе стала бы она его приглашать? Они вместе работали в строительном тресте. Вежливый, послушный Павлуша в ожидании начальника часами сидел в приёмной и от скуки одаривал секретаршу тётю Аню щедрыми дифирамбами. Она отстукивала бесконечные письма и, конечно, не верила в искренность. Но это не мешало кивать, соглашаться, поджимать губки от удовольствия. Лихой походкой появлялся начальник, переполненный накопившимся шумом, грозой, обвинениями. Как только за Павлушей захлопывалась дверь кабинета, всё это тщательно сбрасывалось на Павлушу. «Анладымне? Хайван! Анладымне?» – орал начальник на подчинённого и с каждым словом успокаивался. Обессилев вконец, прогонял Павлушу вон.

Павлуша целомудренно выслушивал начальника, собирал разбросанные по кабинету чертежи, исчёрканные пояснительные записки, порванные расчёты в гору мусора и послушно нёс переделывать. Порванные чертежи приходилось перечерчивать, а целые сохранялись и подсовывались до тех пор, пока начальник не подписывал. И никакая злобная искромётность начальника не могла заставить Павлушу ответить оскорблением. Никто не догадывался, что Павлуша, сграбастав порванный труд в кучу, идёт в туалет и с удовольствием мочится на заранее заготовленную газетную вырезку с портретом начальника. Иногда подтирал ею зад. Наказание зависело от степени обиды и количества работы, которую предстояло переделать. При этом он становился другим, смеялся и даже начинал длинно говорить, напевать. Излившись до конца, как после отличного секса, с блаженной эротической улыбкой стряхивал последнюю каплю, заправлялся в штаны и на последней пуговице возвращал себя в скафандр бытия. Когда выходил из туалета, по лицу невозможно было догадаться, что он считает всех людей ненормальными, в первую очередь маменьку.

Ещё раз жениться Павлуша не хотел, но не видел другого способа избавиться от маменьки. Желал уйти хоть в ад. Первой женой была пухлая хохотушка Мирослава. Ох и хороша девица: грудь по полтонны каждая, ягодицами можно сваи заколачивать. Огонь, а не баба! Павлуша тогда сплоховал, привёл Мирославу в дом. Спали на кухне за шторкой. Сначала вроде ничего было, Мирослава полы мыла, щи готовила. Маман в восторге, а потом заподозрила неладное. «Эт ты чё, Павлушенька, маменьку не слушаешься? Ат чё, Павлушенька, твоя жёнка так поздно с работы? А твоя Мирославушка волос на мыле оставила». Допекла тогда Мирославу. Мирослава ультиматум выдвинула: «Или я, или маменька». Сплоховал, думал, пугает, ведь никакая дура не вернётся в общежитие. Выбрал маменьку, жена – общежитие. Разбежались. Он попытался квартиру снять, но Мирославушка шибко обиделась, да и не верила, что маменька оставит их в покое.

«А эта вроде ничё, как пришибленная», – украдкой разглядывал Павлуша Юлю.

Тёти Ани он не боялся, с ней он справится в два счёта, главное – прописаться.

– Мы вот стенку купили, – указывала тётя Аня на коричневые шкафы и полки, а сама подмигивала Юле. – Доченька, достань сервиз. Угостим из него чаем. Может, кофе?

– Боже упаси! – вскидывает руки Павлуша. – Маменьке вредно, у неё давленьице, восемьдесят два на сто двенадцать. Правда, маменька?

Маменька кладёт ладонь на лоб Павлуши, ласково проводит по щеке, до плеча, шлёпает по спине.

Павлуша моргает, мурчит от дефицитной ласки, пытается унять подступившую слезу:

– Маменька, может, пойдём?

Юля вскакивает, сияет.

– Как? Прямо сейчас? – удивляется маменька и треплет сыночка за макушку.

Юля уже торопливо собирает гостевую тарелку с печеньем обратно в марлю:

– Пожалуйста, не забудьте.

– Ну, раз вы не хотите, то мы заберём. Правда, Павлушенька? Нам завтра некогда будет управлять кухней. Павлуша отпросился с работы, поедем завтра в больницу, что-то у меня в последнее время часто мигрень.

Асе было тяжело видеть, как тётя Аня щебечет, словно пытается сбыть залежалый товар, Юля приходит с чайником, отмалчивается, убегает с грязными чашками, долго шумит вода, гремит посуда, за это время можно перемыть всю посуду сто раз. Возвращается. Видно, что каждая проведённая минута в этом обществе ей невыносима. Несчастные мысли ложатся на её лицо глубокими серыми складками, и надо собраться с силами, чтобы не нахамить.