Пчелиный возлюбленный (СИ)

При этом язык прикосновений тоже был очень важен и нёс глубокую смысловую нагрузку – дотрагиваясь до плеча обычно выражали покровительство, в то время как объятье говорило уже бесконечном доверии и принадлежности личному кругу общения. Как Советник он старался избегать фаворитизма, но проходя мимо очередной апианки, неизменно дотрагивался до кончиками пальцев до плеча или крыла – что было ближе. Мимолётно, не задерживаясь, чтобы поговорить и, тем более, не останавливаясь.

Миновав заполненный пчёлками коридор, Дэйв и его сопровождающая перекинулись парой слов со стражницами, удостоверившими их право попасть в Маточную Камеру, после чего начали спуск по центральной шахте, ведущей к расположенному в основании города-улья купольному помещению. Оно было размером со стадион и ярко освещено рассеянным, золотистым светом. Свод поддерживался массивными колоннами в расположении которых чётко прослеживался гексагональный рисунок. Целиком состоявшие из жёлтого воска стены были перфорированы ячейками, часть которых была заполнена мёдом, а часть – зародышами.

В помещении стоял неумолчный гул. Пчёлы няньки сновали-туда сюда выкармливая младенцев пополняя израсходованные запасы и восстанавливая ячейки, разрушенные вылупившимися особями. Все они были заняты и не обращали на Советника никакого внимания. Как и он на них. Объектом его внимания стала биомеханическая конструкция в подвешенная между шестью центральными колоннами на нитях клейкого вещества, похожего то ли на чёрную паутину, то ли на расплавившийся, а потом загустевший пластик.

Больше всего это нечто, напоминало задний сегмент пчелиного тела – разросшийся и раздутый до размеров огромного, наполненного яйцами мешка. Он был почти прозрачен, а потому Дэйв без труда смог разглядеть его содержимое. Бесчисленные кожистые мешки, по размерам сопоставимые со свернувшимся в позе эмбриона младенцем, находились в постоянном движении. Они перекатывались, меняясь местами, стремясь попасть в поток, движущийся к яйцекладу. Там уже царил порядок – они выстраивались в плотную шеренгу и ждали невидимого сигнала, чтобы затем, волна за волной, скатиться по яйцекладу, напоминавшему вывернутую наизнанку кишку. Длинный, желтоватый, лоснящийся он медленно пульсировал, готовясь извергнуть начинённые жизнью скорлупки.

Сегмент тела Последней Королевы был подключённый к системе жизнеобеспечения (если понятие «жизни» вообще было применимо к оторванному куску пчелиной плоти). Это была громадная машина гротескного вида. Шланги, полные биологически активных жидкостей, изогнутые провода и трубки тянулись к останкам производительнице, внедряясь в них в сотне разных мест. Будто какое-то дикое средневековое устройство для пыток. Большинство самых толстых трубок группировалось у нижней части брюшка – там, где оно должно было соединяться с остальным телом. Должно было, но вместо этого сливалось с устройством в причудливом биотехнологическом симбиозе, но позволяющем различить – где заканчивалась пчелиная плоть и начинался металл.

Последняя Королева умерла более двадцати лет назад, однако её чрево всё ещё исправно производило личинок, пополнявших население города. Да, полученные таким способом особи были партеногенетическими{?}[Партеногене́з (от др.-греч. παρθένος γένεσις – девственное зарождение) – одна из форм размножения организмов, при которой женские половые клетки развиваются во взрослом организме без оплодотворения.] клонами убитой пчеломатки, что не давало генетического разнообразия и в перспективе грозило вымиранием всему улью, но пока что Нэйрверс процветал. Пока что… так не могло продолжаться вечно. Любая органическая ткань, даже накачанная антибиотиками и стимуляторами имела свой «срок годности». Биологические часы тикали, отсчитывая месяцы до того страшного момента, когда город-улей лишится источника жизни.