Печальная история братьев Гроссбарт

– Хотя бо́льшую часть моего пребывания в Венеции сточная канава служила мне равно обиталищем и местом работы, иногда мне доводилось предаваться и более, как вы бы сказали, честным трудам. Один чрезвычайно одаренный и щедрый юноша благородного происхождения выделил меня в толпе и распознал во мне все достоинства, необходимые для идеального слуги, так я попал в услужение в один из самых высоких домов этого достославного города.

Аль-Гассур даже не совсем врал, ибо указанный молодой человек действительно обнаружил, что араб обладает определенными достоинствами, как то: внешностью и манерами, которые наверняка вызвали бы ярость и ненависть его благородного отца. И, хотя Аль-Гассура так ни разу и не поймали на горячем, когда он приворовывал у хозяина сахар и перец, юноша трагически погиб на дуэли с другим таким же бестолковым фанфароном, и в тот же вечер араба вытолкали из дому в три шеи.

– Когда же я сделал все что мог для своего наипервейшего благодетеля и, не побоюсь сказать, друга, – продолжил Аль-Гассур, – я решил вознестись повыше. Мы ведь знаем, что всякий стоящий своего имени город, точно как стоящий пудинг, покрыт сверху толстым слоем жира, верно?

Гегель кивнул, а Манфрид тщетно попытался применить эту аналогию к кладбищам так, чтобы не оскорбить собственный чуткий вкус.

– Поэтому я поступил в услужение к нашему общему и возлюбленному покойному другу Эннио, обитавшему в этом самом доме, – сообщил Аль-Гассур, опустив ту мелкую деталь, что Эннио нанял его преимущественно для того, чтобы позлить своего брата Родриго, а уж этот навык араб отточил еще при прежнем хозяине и полагался на него до конца своей прагматичной жизни. – Оттого свинарник знаком мне еще по первой бытности своей здесь, в усадьбе Барусса. Служба моя в сей обители расстроилась из-за темной истории с пропавшим с подоконника в кухне пирогом, надо сказать, вопреки очевидным, вопиющим и неоспоримым доказательствам, что сторожа меня оклеветали. Несторе, спаси и сохрани его Бог, нашел для меня работу, которую я могу исполнять, когда не призван служить вам.

Несторе, муж поварихи и зеленщик, сразу сошелся с Аль-Гассуром, поскольку оба терпеть не могли честный труд и обожали пьянствовать. Только Эннио и Несторе встали на сторону Аль-Гассура, когда араба нашли уплетающим пирог, предназначенный для стола капитана. Первую ночь, которую араб снова провел в свинарнике, они с Несторе отпраздновали великолепным шнапсом, который араб нацедил из бочонка Гегеля во время первого разговора братьев с Родриго, когда Гроссбартов еще не впустили в дом. На закуску Несторе принес сыр, сосиски и, разумеется, кусок пирога.

– Потрясающе, – зевнул Манфрид. – Но как бы я ни хотел выслушать всю драную историю твоей паршивой жизни – от того момента, как ты выбрался из пустынной утробы, до сего дня с подробным описанием каждого случая, когда тебе довелось присесть под кустом по нужде, время не ждет, когда речь идет о спасении человеческой жизни.

– О спасении жизни? – удивленно моргнул Аль-Гассур.

– Твоей, – пояснил Гегель. – Давай вываливай, с кем ты болтал только что, а то порежешься, дерьмец ты болтливый.

– Конечно, разумеется, незамедлительно! Мое выигрышное положение в обществе позволяет мне иногда услыхать тот или иной слушок, а золотарь, с которым я вожу дружбу, частенько выгребает и сплетни вместе с содержимым нужников, которое затем отправляет в каналы. Вследствие нашей долгой дружбы он время от времени останавливается под стеной дома нашего почтенного хозяина, – если видит, что на ее краю лежит камень, как было сегодня. Я знал, как знают все не лишенные капли ума жители этого города, что дож испытывает сильную неприязнь к капитану Баруссу, хотя о ее причинах можно лишь догадываться. И потому решил расспросить своего друга о подробностях, которые могли бы объяснить, почему капитан Барусс решил удержать возлюбленных своих Гроссбартов внутри этих стен.

– Ну вот, – сказал Манфрид. – Наконец подошли к делу. Ты сговорился с дерьмоносом, что вполне соответствует твоей дерьмовой натуре. Мог бы сразу так и сказать.

– Эй, братец, – возмутился Гегель, – не надо унижать золотарей. Мы бы не выбрались из Буды, если бы тот добрый малый не дал нам спрятаться в своей повозке.

– Вот спасибо, что напомнил мне еще об одном твоем расчудесном плане, – проворчал Манфрид. – Воспоминание, как я сидел по уши в ночном золоте, не относится к тем, которыми я сильно дорожу. Тогда можно было придумать и другой выход из положения. А теперь помолчи, пока мы не узнали, надо убивать араба или нет.

Поскольку братья не переключились на свой личный диалект, Аль-Гассур решил не терять времени и выложить остальные сведения: