Услуги тетушки Шики, почти бесплатные, предназначались беднякам, в чьем сознании — заразная болезнь или наследственность? — все еще живы манито и манипансо,[34]
с легкостью противостоящие обрядам экзорцизма, крестным знамениям и каждениям. Между тем к ней обращались не только нищие крестьяне, родившиеся или выросшие в этих краях, но и те, кто недавно приехал из других мест, итальянцы, португальцы, испанцы, полагавшиеся на ее сверхъестественное могущество, — не только из-за дешевизны услуг и склонности перенимать местные верования, но также в силу странного европейского предрассудка, будто любой негр или вообще представитель другой расы способен распознавать действия злых духов и заниматься колдовством. И если флюидическое и травяное целительство тетушки Шики служило неимущим, беднякам, то терапия доктора Кампоса была востребована у более богатых и образованных людей: упорядоченная официальная медицина соответствовала их уровню умственного развития. Порой случались переходы из одной группы в другую — в случае тяжелых, сложных, неизлечимых заболеваний, когда целительница с ее травами и заговорами ничего не могла сделать, или когда докторские сиропы и пилюли оказывались бессильны.Тетушка Шика была не самой приятной собеседницей. Она жила среди таинственных колдовских сил, вечно погруженная в свой блаженный сон, и вечно сидела, скрестив ноги. Тускловатые глаза были опущены и устремлены в одну точку. Казалось, эти стеклянные глаза принадлежат мумии — до того сморщенной и сухой была женщина.
Вместе с Аполинарио, священником, известным своими литаниями, она представляла могущественную духовную власть в предместье. Викарию была отведена роль простого чиновника, служащего гражданского реестра, отвечающего за крестины и венчания, ибо вся связь с Господом и с нематериальным миром шла через тетушку Шику или Аполинарио. О венчаниях необходимо упомянуть отдельно, так как наш бедный народ прибегает к этому таинству не часто: простое сожительство повсеместно вытеснило торжественный институт, введенный католической церковью.
Фелизардо, ее муж, редко появлялся в доме Куарезмы, а если делал это, то лишь поздним вечером, весь день скрываясь в лесах из опасения быть призванным в армию. Приходя, он всегда справлялся у жены, закончились ли беспорядки. Он жил в постоянном страхе, спал одетым, прыгая в окно и прячась в зарослях при малейшей тревоге.
У них было двое сыновей — печальное зрелище! К внутренней подавленности, свойственной родителям, у детей прибавились отсутствие физической крепости и неизбывная вялость. Старшему, Жозе, было почти двадцать. Оба — апатичные, расслабленные, лишенные силы и веры во что-либо, даже в колдовство, заклинания и крестные знамения, предмет очарования для их матери и уважения — для отца.
Никто ничему их не учил, не привлекал к систематическому труду. Иногда — раз в две недели — они кололи дрова, продавали первому же трактирщику за полцены и возвращались домой веселые и довольные, с ярким платком, флаконом одеколона, зеркалом; все эти безделушки выдавали довольно неразвитый вкус. После этого они неделю спали дома или шатались по улицам и лавкам. Вечером — как правило, по праздникам и воскресеньям, — братья выходили с гармоникой, наигрывая что-нибудь. Весьма искусные в этом, они были желанными гостями на танцах, которые устраивались в округе.
Хотя их родители жили в доме Куарезмы, сами они нечасто заглядывали туда, а если все же заглядывали, это означало, что им нечего есть. Они вели беспечную жизнь, не думая о будущем — до такой степени, что даже не боялись призыва. В то же время им были свойственны преданность, честность и доброта. Но к постоянному труду — целыми днями — они питали природное отвращение, воспринимая его как бедствие или наказание.
Эта инертность нашего народа, эта болезненная мертвенность, буддистское безразличие ко всему и вся окутывают нашу нацию каким-то безнадежным мраком, лишая ее очарования, поэтичности, соблазнительной жизненной силы, свойственной природе в полном соку. Кажется, ни в одной из угнетенных стран — ни в Польше, ни в Ирландии, ни в Индии — население не впадает в каталептический ступор, как жители нашей провинции. Все здесь спит, клюет носом, все кажется мертвым; там поднимают восстания, стремятся к мечте, а у нас… Да! У нас спят…