Печальные тропики

В течение первых ночей мы были свидетелями танцев разных кланов тугаре: танец клана пальмовых деревьев, танец клана дикобраза. В обоих случаях танцоры были покрыты листвой с головы до ног, а лица были изображены выше на уровне диадемы из перьев, которая возвышалась над одеянием, так что танцоры казались непомерно высокими. В руках они держали пальмовые ветки или палки, украшенные листьями. Было два вида танцев. Сначала танцоры выступали одни, распределившись на две группы, как при исполнении кадрили, на противоположных концах площадки, и двигались навстречу друг другу с криками «Хо! Хо!», кружась вокруг себя, пока не менялись позициями. Затем в танец вступали женщины, расположившись между танцорами мужского пола. Это была нескончаемая фарандола, которую исполняли, то двигаясь вперед, то топчась на месте под управлением обнаженных заводил, пятившихся и трясущих погремушками, пока другие мужчины пели, присев на корточки.

Спустя три дня обряды прервались. Теперь туземцы готовились ко второму действу: танцу мариддо (mariddo). Группы мужчин принесли из леса охапки зеленых пальмовых веток, с которых сначала оборвали листву, а затем каждый черенок разрезали на куски приблизительно по тридцать сантиметров. При помощи грубых веревок, скрученных из оборванных листьев, туземцы соединяли эти обрубленные палочки в нечто, напоминающее веревочную лестницу длиной в несколько метров. В итоге получились две разные «лестницы», которые смотали в круглые бобины и закрепили их концы. Высота большей бобины составила 1,5 метра, а меньшей – 1,3 метра. Боковые поверхности украсили листвой, поддерживаемой сетью веревочек из плетеных волос. Эти два объекта, соответственно мужской и женский, торжественно перенесли на середину площадки и установили один возле другого. Изготовление мариддо входит в обязанности клана пальм бурити.

К вечеру две группы, состоящие из пяти или шести мужчин, уходят одна на запад, другая на восток. Я присоединился к первой и присутствовал, в пятидесяти метрах от деревни, при их приготовлениях, скрытых от публики завесой деревьев. Они покрывали себя листвой и прикрепляли диадемы, как танцоры накануне. Но в этот раз тайное приготовление объяснялось их ролью: как и другая группа, они представляли души умерших, пришедших из деревень востока и запада, чтобы принять нового покойника. Когда все было готово, они направились, насвистывая, к площади, где группа с востока их опередила (как происходило бы и на самом деле, поскольку одни символически поднимались по реке, тогда как другие спускались по ней, идя быстрее).

Робкой и неуверенной походкой они в совершенстве выражали свою природу теней; я думал о Гомере, об Улиссе, вызвавшем духов погибших героев кровью жертвенных баранов. Но тот же час обряд оживился: мужчины хватали мариддо (тяжелые, потому что были сделаны из зеленой листвы), поднимали их на вытянутой руке и танцевали с этой ношей, пока, изнуренные, не позволяли сопернику у них ее вырвать. Сцена не имела больше изначального мистического характера: это была ярмарка, где молодежь демонстрировала свои мышцы среди пота, толчков и шуток. И тем не менее эта игра, похожие варианты которой известны у родственных племен – например, бега до падения у индейцев жес бразильского плоскогорья, – имеет здесь вполне религиозное значение: в веселом беспорядке туземцы чувствуют, что играют с мертвыми и заслуживают право остаться среди живых.

Это огромное противопоставление между мертвыми и живыми выражается, прежде всего, разделением жителей деревни во время обрядов на актеров и зрителей. Актеры – это преимущественно мужчины, которым покровительствует тайна общего дома. Таким образом, в плане деревни нужно признать значение еще более глубокое, чем то, которое нам представлено в социологическом отношении. В случае смерти каждая половина играет поочередно роль живых или мертвых одна по отношению к другой. Но это попеременное исполнение ролей отражает другое, где роли даны однажды для всех: мужчины, объединившись в братство, baitemannageo, символизируют общество душ, тогда как хижины в окружности – это собственность женщин, которые отстранены от участия в священных обрядах и могут только наблюдать со стороны – представляют общество живых с закрепленным за ними местом жительства.