Печальные тропики

Но пойдем ли мы однажды на подобный риск? Способны ли два увязших в прошлом социума объединиться и изменить ход событий? Спасет ли это нас или же станет причиной нашего окончательного поражения? Но ведь мы увеличим число прежних неудач, стремясь расширить сферу влияния Старого Света, мы изменяем временные границы и возвращаемся в состояние духовного оскудения, в котором западная цивилизация пребывала в течение десяти-пятнадцати столетий, полагая себя центром всего мира. В буддийских монастырях Таксилы, глядя на множество воздвигнутых под греческим влиянием статуй, я понял, что у нас есть еще шанс остаться единым сообществом, которым был Старый Свет, возможно, у нас совсем другая участь, вопреки позициям ислама, разделяющим Запад и Восток. Не будь этой границы, две части света, пожалуй, не утратили бы связи с общей почвой, куда уходят их корни.

Разумеется, и ислам, и буддизм по-разному проявляют свое отношение к пространству Востока, тем самым они противостоят и внешнему миру, и друг другу. Чтобы понять, как взаимодействуют эти цивилизации, не стоит сравнивать их в историческом контексте в период сосуществования, ведь ислам в своем развитии прошел пять столетий, а буддизм пережил около двадцати. Принимая во внимание это несоответствие, необходимо изучать их в период расцвета, хотя буддийская культура оставалась прекрасной и свежей как на самых ранних этапах в период создания древнейших памятников, так и сегодня в своей скромности и простоте.

В памяти моей слились друг с другом и деревенские храмы недалеко от границы с Бирмой, и стелы Бхарута, построенные во II веке до нашей эры, оставшиеся фрагменты приходится разыскивать в Калькутте и Дели. В первую очередь меня поразило, что, судя по времени и месту возникновения, стелы не испытали на себе греческого влияния. Для европейца они предстают вне времени и пространства, словно у их создателя имелось специальное приспособление, уничтожающее эпоху, – в его шедевре застыли три тысячи лет истории. Древние зодчие, одинаково удаленные от культуры Древнего Египта, которую не могли знать, равно как и от не наступившего еще европейского Ренессанса, сумели уловить черты эволюции мировой архитектуры, начиная с незапамятных времен и заканчивая далеким неизвестным будущим. Действительно, эти стелы доказывают нам, что искусство вечно: возможно, они появились пять тысяч лет назад, а возможно, только вчера. Они напоминают и древние пирамиды и современные постройки, кажется, что человеческие фигуры, изваянные из розового мелкозернистого камня, могут сойти со стены и тут же смешаться с толпой. Эти скульптуры создают ни с чем не сравнимое ощущение глубокого душевного спокойствия: целомудренно-бесстыдные женщины не лишены материнской нежности, тонко противопоставлены образы матери-любовницы и юной дочери-затворницы. Обе они противопоставлены образу неиндийской рабыни-наложницы. Идея безмятежной нежности и женственности, заставляющей забыть о конфликте полов, воплощена и в образах храмовых бонз, которые из-за обритых голов почти не отличаются от монахинь, представляют собой существ среднего пола – узников и попрошаек.

Так же как ислам, буддизм проповедовал преодоление первобытных инстинктов, но, в отличие от мусульманской культуры, это стремление было основано на объединяющем души людей умиротворении, благодаря которому человек может почувствовать себя вернувшимся в лоно матери, таким образом, в философии буддизма скрыто проявляются эротические тенденции, одержавшие победу над одержимостью и страхом. Ислам выбрал для себя иной путь развития в соответствии с мужской ориентацией. Женщина стала узницей, и поэтому о возвращении в лоно матери не могло быть и речи: согласно законам ислама, внутренний мир женщины – закрытое пространство. Может быть, это тоже был путь к своеобразному успокоению, но покой обусловлен двумя ограничениями: женщина исключена из общественной жизни, иноверцы считаются непричастными к духовной сфере. Тогда как буддизм предполагает, что состояние умиротворения можно достичь лишь при условии гармоничного слияния с женщиной и с человечеством в целом, а любое божественное проявление воспринимается как бесполое.