Печальные тропики

Такие рассуждения лучше объясняют некоторые особенности искусства моголов. Глядя на эти памятники архитектуры, я словно слушаю музыкальное произведение или стихотворение. Не поэтому ли исламская культура перестала обращаться к мифотворчеству? Тадж-Махал называют «Мраморной грезой». Об этой метафоре можно прочесть в путеводителе Бедекера, но за ней скрывается истинный глубокий смысл. Моголы-художники были настоящими мечтателями в области искусства, они не сооружали, не воздвигали свои дворцы, но словно ткали их из сплетенных сновидений. Архитектура, изящная, как завиток раковины, и воздушная, как карточные домики, волнует своей поэтичностью. Благодаря изяществу и тщательно подобранным материалам дворцы казались искусными шкатулками, оставаясь при этом большими и величественными.

В храмовой культуре Индии скульптура, условно говоря, идол, воспринимается не как образ бога, а как само божество, которое находится в своем особенном доме, истинное присутствие его в храме подчеркивает значимость и всевластность, служит объяснением некоторых религиозных предосторожностей, например запирание двери на время, когда бог не принимает посетителей.

Ислам и буддизм неодинаково воспринимают эту основу культа. Мусульмане не признают идолов, борются с ними, их мечети просторны, пространство освобождено для сообщества правоверных. В буддийской традиции понятие идола соотносится с образом Будды, монахи и художники создают множество его изображений, хотя ни одно из них не является божеством, но каждое напоминает о нем и поощряет работу воображения. В мечети могут находиться только настоящие, ныне живущие, люди, но даже, когда она полна правоверных, остается ощущение пустоты, тогда как в индийской святыне всегда благодаря изображениям ощущается их незримое присутствие. Район буддийских монастырей, где легко можно заблудиться в дебрях статуй, пагод и часовен, предваряет скромный кионг, затерянный среди распаханных полей на границе с Бирмой, где выстроились в ряд ничем не отличающиеся друг от друга фигурки.

Однажды, в сентябре 1950 года, я побывал в небольшом поселении Читтагонга. В течение нескольких дней я смотрел, как каждое утро женщины кормят бонз; после полудня я слушал, как звонят в гонг и читают молитвы, а дети очень мелодично повторяли буквы бирманского алфавита. Кионг находился на краю деревни, на небольшом поросшем лесом холме, которые так часто можно видеть на заднем плане картин некоторых тибетских мастеров. Чуть ниже возвышалась пагода джеди, огороженная бамбуковой изгородью и окруженная террасными полями с глинистой почвой. Прежде чем подняться на холм, мы разулись; нам приятно было ступать босыми ногами по вязкой, нежной, чуть скользкой глине. С двух сторон от крутой дорожки валялись побеги ананасов, которые крестьяне вырвали накануне, рассердившись на монахов за то, что те сажают фрукты, ведь окрестные жители приносят им в дар вполне достаточно. На вершине холма находилась небольшая площадка, завешенная с трех сторон соломой, чтобы сохранить большие бамбуковые конструкции, обтянутые цветной бумагой и напоминающие бумажных змеев, которых используют в праздничных процессиях. С четвертой стороны площадки возвышался храм, построенный на сваях, как, впрочем, и деревенские лачуги, от которых он ничем не отличался, кроме размера и квадратного балкончика у самой крыши. После такого скользкого подъема к вершине ритуал омовения утратил свой первоначальный сакральный смысл, и превратился в обычную гигиеническую процедуру. Мы вошли. Свет падал из фонаря над алтарем и проникал через соломенные стенки, освещая флажки из кусочков ткани и циновку на полу. Штук пятьдесят латунных статуэток плотно уставили алтарь, рядом висел гонг, а стены украшали хромолитографии религиозного содержания и оленьи рога. Пол, отполированный множеством босых ног, сверкал, он был сплетен из больших, расщепленных вдоль бамбуковых прутьев и слегка пружинил под нашими шагами. Здесь царила спокойная обстановка гумна, и в воздухе пахло сеном.

Большое просторное помещение скорее походило на полуразрушенную мельницу, бонзы, стоявшие возле набитых сеном тюфяков, брошенных на лежанку, были приветливы и старались принять нас радушно. Они тщательно подготовили все необходимое для ритуала, вот почему у меня сложилось удивительное, невероятно яркое впечатление об этом священном месте. «Вам не обязательно делать, как я», – сказал мне мой спутник и четырежды простерся ниц перед алтарем, я последовал его совету.