Печальные звёзды, счастливые звёзды

«Рада за вас», — хотела съязвить Марта, но вырвались совсем другие слова:

— Разве после того как сбегают, ищут?

— Кто сбежал? Я?! — он забежал вперед, заглянул в лицо: — Вы с ума сошли, Марта! Как вы… ты… могла подумать такое? После всего…

— После чего? Секса? — она почему-то рассердилась. — Я и, правда, с ума сошла, тогда — не сейчас.

— После того как вы меня спасли, — знакомый незнакомец пятился до самого проспекта, а Марта наступала, желая, чтобы он упал. — Я же тогда болел, не забыли?

Сияющие огнями витрины, протянутые всюду гирлянды, огромные надувные Деды Морозы и Снегурки, гомонящие гуляющие люди, декабрьский пронизывающий ветер вернули Марте ощущение реальности, сердце перестало дрожать.

— Вы ушли, я помню, в аптеку, а я, — мужчина поднял воротник кашемирового пальто, сунул руки в карманы, заговорил тихо, так, что Марта еле слышала, — взял деньги и пошел за цветами. Хотел цветов — для вас… для тебя. Ты была птицей, и я летал вместе с тобой. — Он вытащил пачку, попытался закурить, но ветер выбил сигарету из пальцев. — Не поверишь, заблудился. Я же только-только приехал в Петербург, не знал города совершенно, а ваши дворы-колодцы такие одинаковые! Я искал… всю ночь искал, к утру свалился где-то на лавочку, и меня забрала сначала полиция, потом Скорая помощь.

— Почему ты был такой мокрый? — с чего-то спросила Марта.

— Ерунда, — он улыбнулся, — сидел в кафе с приятелями, почувствовал себя плохо, домой пошел, провалился куда-то в воду, даже не знаю куда, очнулся у тебя на диване.

Парень рассказывал что-то ещё: о том, как бродил по городу, заглядывая во все похожие дворы, как увидел Мартино лицо на афише, как смотрел спектакль и удивлялся совпадениям, — она почти не слышала. Мир вокруг неё словно собирался в витраж венского стрельчатого окна из разноцветных кусочков, рассыпанных в сознании, невыносимо колющих в минуты, когда она не занимала себя малышом, работой. Мир обретал полноту, цельность, ту законченность, какая бывает у радуги в летнем небе или вот в начавшемся непременном предновогоднем снегопаде.

Марта поймала на варежку снежинку, удивляясь её одинокому неповторимому совершенству, — оттягивала понимание, потому что оно было невыносимо простым и не совпадало с тем, с чем она жила весь этот год.

Они молча свернули в подворотню, прошли мимо машин, которые, недавно очищенные, покрывались белыми шапками, мимо контейнеров… В крыжовниковом взгляде замелькало узнавание.

— Нашёл, и ладно. Банально, но всё хорошо, что хорошо кончается. Сказки — тоже. Что же тебе теперь надо? — Марта остановилась у двери парадной.

— Летать, — сказал он снова так тихо, что она не расслышала, угадала. — Я сейчас лягу там, — парень серьезно кивнул в сторону мусорной площадки, — и буду ждать, когда ты меня опять спасёшь.

— Что же делать?

— Взять с собой. Единственное: ты можешь меня не тащить, я сам дойду до твоей квартиры…

В широкий коридор однушки вышла мама с сыном на руках.

— Не спит, чертёнок, тебя ждёт, — сказала она и осеклась, увидев чужака.

— Мы чаю попьем в кухне, недолго. Укачаешь? — Марта стянула пальто.

— Погодите, — парень вдруг сел на пятую точку, словно у него не осталось сил, расставил ноги, свесил руки с колен, подняв голову, разглядывал Мартиного сына.

Маленький хохолок будущих буйных чёрных волос, младенческая голубизна глаз уже отливала зелёным…

Мама, в свою очередь, переводила взгляд с малыша на незнакомого мужчину удивлённо и испуганно одновременно.

Марта схватила парня за воротник, подняла и поволокла в кухню.

— Сиди здесь, я сейчас приду.

В комнате она бросилась к колыбельке, к малышу. Мама отстранила:

— Холодная же, с мороза!

— Ну хоть за пяточку подержать, соскучилась же.

— Я-то думала, Мишкин, — мама покачала головой, поджав губы то ли в осуждении, то ли в недоумении. — Где ты его нашла, дочка?

— Не поверишь, на помойке! — рассмеялась Марта. Она птицей пронеслась к шкафу, сняла платье, накинула халат. На мгновение ощущение полёта вызвало краску на щеках и воспоминания о словах «дура» и «шлюха», которыми Марта ругала себя в минуты отрешения от реальности. А теперь — она знала — это чувство никуда не денется, не исчезнет, даже если его виновник снова испарится, сбежит.

Куда там…

«Сказка» стояла у окна, сложив на груди руки. На лице до идиотизма счастливая улыбка.

«Он всё понял», — подумала Марта, и это казалось ей не странным, а правильным — волшебным, словно сложились, нет, не половинки, а три части одного целого.

— Кто же ты такой? — спохватилась она.

— Тебе не передали визитку?

— А. Майер, писатель — это ты?

— Да. Тридцать семь. Не женат.

— И как же тебя зовут, А. Майер?

Он почему-то покраснел, буркнул:

— Только не смейся. Я Август.

Марта секунду смотрела серьёзно на его насупленные брови, не выдержала, расхохоталась, зажимая рот обеими ладонями.

«Ну вот», — говорил крыжовниковый взгляд, только в нём же — глубоко — резвились бесенята.

— Август! Надо же! — хохотала Марта.

— Чего?

— Чудовищно! Наш сын — Глеб Августович, кошмар какой!