Печальный демон Голливуда

Несмотря на то что хозяйка была, если верить южнороссийским архивариусам, на десять лет младше Ирины, выглядела она старше. Будто ей не пятьдесят пять, как по паспорту, а все семьдесят.

Марина была полной – той нездоровой, рыхлой полнотой, которая возникает от беспорядочного, низкокачественного питания и выпивки. Лицо щекастое и красное. Хозяйка осклабилась, и Ирина Егоровна с ужасом увидела, что из ее верхней челюсти торчит всего один резец, а пять-шесть, к счастью сохранившихся, нижних зубов расположились во рту таким образом, чтобы составлять со своим антагонистом причудливую гармонию. Глаза же ее были красными и опухшими от пьянства.

– Здравствуй, Марина, – сказала Ира заранее заготовленную фразу. – Я твоя сводная сестра по матери.

– Здорово, я бык, а ты корова, – со смешком фамильярно откликнулась хозяйка. От нее несло куревом и то ли вчерашней, то ли свежей сивухой.

– Я издалека приехала, – зачем-то жалобно проговорила гостья.

– Знаю, знаю, ты ведь в Америке живешь, – добродушно молвила Марина. – Хочешь выпить за встречу?

– Да нет, спасибо, я вообще-то не употребляю, – пробормотала Ирина Егоровна.

– Ну как хочешь, – легко согласилась хозяйка, схватила со стола недопитую пластиковую бутылку с пивом и жадно опрокинула в себя остатки прямо из горлышка.

Алкоголь тут же привел ее в благостное состояние духа, и Марина подвинула гостье табуретку с облупленной краской.

– Седай! Рассказывай, как живешь! Я ща чай поставлю. Жаль, закусить нечем. Колька, паразит, вчера все карамельки сожрал. Ты че, с пустыми руками ко мне пришла?

– Да я ж не знала, дома ты, нет… – начала было оправдываться Ира.

– Ладно, не беда, – великодушно прервала ее хозяйка. – Может, сбегаешь в ларек? Тут рядом.

Старшая сестра замялась. Она до сих пор не могла отойти от своего восхождения в гору и даже не представляла, как сможет встать с табуретки.

– Не хочешь ноги топтать? Ладно, не беда. Я сама смотаюсь. У тебя, американка моя, русские деньжата есть? А то в ларьке, ха, доллары не принимают.

Ирина Егоровна поспешно достала из портмоне тысячу.

– Этого хватит?

Вид крупной купюры привел хозяйку едва ли не в восторг. Она сунула босые ноги в короткие боты и, как была, в шерстяных рейтузах, старом мохеровом свитере, выскочила за дверь. Ирина Егоровна осталась одна в пахнущем кислятиной неуюте.

Вернулась Марина скоро, не прошло и четверти часа.

– Чайник вскипел? – бодро спросила она с порога. – А я коньячку нам за встречу купила. – Из сумки были выгружены запыленная бутылка, подозрительная колбаса, халва в бумажном кульке и пакетик печенья. – Отметим встречу, а потом я тебе фотки покажу, про матерь нашу общую, бедолагу, расскажу.

Чрезвычайно быстро был разлит по кружкам чай и еще скорее – коньяк по стаканам. Марина выпила первой и до дна.

Рассказчицей она оказалась очень неплохой. Повествовала ярко, образно, в лицах. Ира поневоле сопереживала, и они даже всплакнули раз, обнявшись.

Жаль только, историю хозяйка до конца не довела. Она длилась, покуда не показалось донышко бутылки. А после того, как коньяк был выпит, Марина стала терять нить, вскоре – заплетаться языком, а еще через пару минут с чувством воскликнула:

– Милая, милая моя сестренка! Наконец-то ты нашлась! – А потом поцеловала Иру в щеку и приклонила голову на ее плечо, и что-то похожее на сестринскую нежность нахлынуло на Капитонову. Марина добавила: – Я завтра тебе все-все дорасскажу, а теперь прилягу. – И немедленно выполнила свое намерение. Устроилась она, не раздеваясь, на разложенной постели и через минуту уже храпела.

Но она успела рассказать многое об их общей матери и ее судьбе. И о своем приемном отце – тоже.

…Кира возвратилась из ГУЛАГа в пятьдесят пятом. Забирали чекисты цветущую молодую женщину. Через восемь лет вернулась иссеченная морщинами и шрамами развалина. Больше всего шрамов было на руках. Как только Кире объявили приговор – двадцать пять лет концлагерей за измену Родине – и поняла она, что вряд ли когда-либо увидит свою девочку, свою Иришку, – порезала зэчка себе вены на обеих руках. Резала не истерически, по запястьям, а со знанием дела, на внутреннем сгибе локтя. Однако тюремщики спасли женщину – чтобы свершилось над ней справедливое возмездие трудового народа.

Господь не дал ей легкого способа уйти. Восемь лет она отмотала в лагерях, и Марина девочкой запомнила один ее рассказ: конвойный бросал на снег горбушку и, пока он тебя сзади имел, ты могла эту горбушку грызть.

Сколько других унижений довелось выдержать Кире, Марине было неведомо. Однако больше всего Кира сожалела о своей девочке («О тебе, значит, Ирка!»), которую отобрали у нее в сорок седьмом. Кира пыталась отыскать ее, но в собесах отвечали: девочку удочерили, а кто и когда – сведения засекречены, потому что тайна усыновления у нас, в СССР, охраняется государством.