Печальный демон Голливуда

Двадцать пятого декабря девяносто первого года похоронили моего супруга. Потом оказалось: то был не только его, Павла Юрьевича Шершеневича, последний день на земле. В тот вечер похоронили и великую страну, где все мы жили. И как я узнала позже – это обстоятельство легло еще одним кирпичиком в мою всепоглощающую Ненависть! – именно в тот день, словно специально… Нет, умом я понимаю, что, разумеется, не нарочно они именно в тот день… Дата была назначена заранее… А они, возможно, даже не знали, что случилось. Что мой муж умер, покончил с собой. (А могли! Должны были! Не в лесу ведь жили! Могли бы узнать и хотя бы перенести свое бракосочетание! Проявить уважение к покойному!) Однако нет. Арсений с Капитоновой поженились ровно в тот день, когда могильщики опускали моего супруга в мерзлую землю на Даниловском кладбище. И когда мы с мамой устраивали дома в Черемушках наспех собранную тризну по Павлу Юрьевичу – в то же самое время в роскошных залах «Славянского базара» Арсений танцевал брачный танец со своей Настей. Его даже не смутило то обстоятельство, что в каком-то смысле «СлавБаз» был нашим с ним рестораном. И его, мерзавца, не интересовало, что где-то на Земле дышит маленький комочек – его, Арсения, повторение. Его плоть и кровь.

Но в те суровые годы я еще не созрела до мести. Мне надо было бороться за жизнь. За свою – и, главное, своего сыночка.

Четыре тысячи рублей, что оставил Шершеневич, я даже в доллары (по стремительно растущему курсу) перевести не успела. Они очень скоро превратились в труху. В сор обернулись мои декретные. Гайдаровские реформы молотили россиян наотмашь.

Однако когда начался новый, девяносто второй год, я постаралась настроиться на хорошее. Мертвые похоронены, их не вернешь. СССР умер? Да и хрен бы с ним.

В оптимизме был чисто практический смысл. Будешь убиваться – молоко станет горьким, ребеночек грудь бросит, чем его тогда кормить? И если разобраться (уговаривала я себя), причин радоваться у меня гораздо больше, чем тосковать и ныть. Имею я больше, чем не имею. Есть крыша над головой – роскошная (по советским меркам) квартира в Черемушках. Осталось кой-какое золотишко и даже бриллиантики – Шершеневич все годы нашего брака меня баловал. Мамаша моя, опять же, страшно обрадовалась внуку и принялась изо всех сил нам помогать. Пару золотых колец из коллекции Павла Юрьевича в ломбард сдаст (а то и продаст) – продуктов накупит. Слава богу, в магазинах появились и творог, и яйца, и масло. А потом мамашка и постирает, и пеленки-подгузники погладит, и приберется.

А я могла посвятить всю себя малышу. Назвала я его Иванушкой. Никогда я раньше не думала, что смогу с такой силой полюбить ребенка. Что он займет столь много места в моей жизни – и я совсем не буду тяготиться им. Напротив, только радоваться, гордиться, умиляться. Каждый день я замечала, как Ванечка растет. Всякий день появлялось в нем что-то новое. Вот он улыбнулся. Научился переворачиваться на животик. Вылез первый зубик. Впервые малыш засмеялся. Стал сидеть.

Что за прекрасное время! И какое мне было дело до перемен в стране! До Арсения, Настьки, их семейки. До сбежавшего от меня (в холодные, немыслимые, невозвратные дали) Шершеневича. Я даже мать свою, крутившуюся возле нас, не замечала. И неосознанно оттесняла ее от Ванечки – пусть занимается стиркой-готовкой-глажкой. А уж я с Иваном. И нас с ним только двое на всем белом свете.

Иногда, правда, девчонки заходили. Со школьными-то подружками я давно распрощалась, все они были похожи на Настьку Капитонову, мажорки. И даже те, у кого родители не высокопоставленные, а простые, тоже за ними тянулись, изо всех сил выставлялись. Теперь ко мне девочки с кафедры приходили – куда меня Шершеневич пристроил и где моя трудовая книжка лежала. Нормальные девки, врачи, а одна даже кандидат меднаук.

Они меня тормошили: что ты все с ребенком да с ребенком, надо ведь и о себе подумать. Личную жизнь выстраивать. И если даже мужа, отца для Ванечки, не в один момент найдешь – хотя бы для здоровья необходимо с кем-то встречаться.

Вот и вытащили меня однажды в ресторан. Мать моя безропотно согласилась с внучком посидеть.

Прибыли. В заведении цены – ломовые. Взяли водку, закуску немудреную. Но мы же красотки были, и вскоре вокруг нас мужики колбасой завертелись.

Ко мне первой кент подвалил – весь как карикатура из «Московского комсомольца»: малиновый пиджак, бычья шея, золотые цепура, браслет, часы. Авторитет. То ли предприниматель, то ли бандит. Скорее второе. Пригласил на танец.