Печать дьявола (СИ)

Эрна взбесилась, глаза её сверкнули. Она знала, что Хамал в совершенстве владеет немецким, и его слова - просто отговорка. Как же это? Сначала Невер, а теперь и этот? Что воображает о себе этот недоносок? Быть может, это простая скаредность? Говорят, все евреи жадны до одержимости. Похоже на правду. А может, этот червяк просто ни на что не способен? Есть ли там вообще что-нибудь в штанах? Тут она заметила, что дыхание Хамала стало короче и прерывистей, а глаза неестественно оледенели. Странный он какой-то. Может, слегка -- того, припадочный? Она с недоумением смотрела на побледневшего Гиллеля, но решила сделать ещё одну попытку.

Не позаниматься ли им вместе? Немецкий -- её слабое место, профессор Пфайфер говорит, что у неё сильный акцент. Надо поработать над произношением. Она могла бы зайти к нему сегодня около полуночи. Он не возражает? Хамал не возражал. Он как раз договорился о совместных занятиях с Генрихом Виллигутом, и будет очень рад, если Эрна составит им компанию. Энтузиазм мисс Патолс к совершенствованию в немецком языке сразу угас. Да-да, она, может быть, зайдёт. Может быть.

Так вот в чём дело! Эрна чуть не плюнула с досады.

Хамал, наслаждаясь её возмущением мерзкими мужеложниками, от которых скоро житья никому не будет, улыбнулся ей на прощание почти сочувственно. "Пока среди баб встречаются такие мерзавки, как ты, лучше и впрямь слыть педерастом", ядовито подумал он, глядя вслед мисс Патолс.

Несколько раз, внимательно читая мысли сокурсников и сокурсниц, он вставал в тупик при странностях мышления этой особы, склонной шастать в полнолуние по Меровингу, словно не замечая стен. По счастью, замки сейфов были ей недоступны, и Хамал любовно погладил рукой ключи от своих шкафов, закреплённые на поясе.

Мужская аморальность зло глумилась над женской безнравственностью.

Удаляясь в противоположную Хамал неожиданно подумал, что за тридцать тысяч эта тварь может согласиться на его изыски, и даже позволить то, что так порадовало и возбудило мсье де Невера. Но Гиллель не стал размышлять дальше, презрительно махнув рукой. Эрна вызывала в нём такое омерзение, что даже возможность удовлетворить за её счёт свою извращённую садистскую похоть его не привлекала.

При этом ни Эрна, ни Хамал не заметили удвоившейся за время их разговора тени от колонны в библиотечном портале. Когда Хамал ушёл, она обрисовала пепельные волосы и аскетичную худобу Фенрица Нергала, бесшумно проскользнувшего затем в апартаменты Августа Мормо.

Часть 3. Ноябрьское полнолуние.

Глава 12. Баб, что ли, мало?

Если бы глаз мог видеть демонов, населяющих Вселенную, существование было бы невозможно.

--Талмуд, Берахот, 6

Поздняя осень медленно вступила в Меровинг, золотисто-багряная листва осыпалась с древесных ветвей, ноябрьский воздух стал как-то призрачнее и прозрачнее. С похорон Лили минуло уже больше трёх недель. Охрана в замке была усилена, после одиннадцати по коридорам теперь ходили надзиратели.

Гиллеля Хамала распоряжение декана нисколько не обеспокоило. Он и так просиживал в своей комнате дни и ночи напролёт. Осторожно перелистывал рулоны ветхих свитков, иногда что-то писал, иногда подходил к окну и подолгу смотрел в серое небо. Приближение зимы всегда нервировало его.

Хамал открыл тяжёлый свиток, за который покойный отец заплатил несколько сотен гиней, наткнувшись на него в Лондоне. "Бог читает Талмуд стоя..." Пытался вдуматься в содержание, но понял, что это бессмысленно. Что-то мучило, душу тяготила изнуряющая тоска и не давала покоя. Что с ним? Гиллель отложил свиток.

Из запертого шкафа, дважды проверив запоры на двери, извлёк инкрустированную серебром шкатулку с надписью на арамейском. Открыл и погрузил пальцы в мерцающее сияние драгоценных камней.

Он знал и чувствовал их, как никто. Собранные вместе, они одновременно околдовывали и успокаивали. Он вертел в тонких пальцах фиолетово-красный уваровит, блестящий сухо, как налёт в винных бочках, нравился Хамалу своим порочным свечением и цимофан, неверностью блеска, зыбкостью тонов и мутью хороши были опалы. Изумруды и рубины он не любил за излишнюю яркость, топазы истаскались на мясистых мочках толстых лавочниц, жаждущих задёшево увешаться драгоценностями. Бриллиант хоть и завораживал Хамала, но, Боже, как он опошлился с тех пор, как им стали украшать свои руки торгаши! Все опошляется. Даже совершенство. Только сапфир не продался. Токи его вод ясны и прохладны, но при свете лампы -- увы, его пламя гаснет...

Нет. Не то. Всё не то. Что-то услышанное совсем недавно вонзилось в душу, словно заноза, и мучительно ныло. Но что?