Печать дьявола (СИ)

Хамал вспомнил встречу с Эрной. Мерзавка и потаскуха. Он был задет и взбешён её мыслями о нём, но не это угнетало его. Гиллель погрузился в воспоминания. Три года назад он снял дом в Париже и принимал у себя женщин в будуаре цвета индийской розы, сияние которого омолаживало кожу блудниц, поблекшую от свинцовых белил и увядшую от ночных излишеств. Он жаждал тогда испить чашу самых ядовитых плотских безумств -- но чёртово неизбывное понимание самых потаённых мыслей последней из кокоток убивало его. Он перестал волноваться женщинами, однообразие ласк приелось и опротивело, тоска понимания сокровенного отравляла всё. Чувства его впали в летаргию, и только опуская на спину девки в лупанаре кнут и слыша её визг, он ненадолго оживлялся. Чёртовы бабы...

Тут Хамал осознал наконец странное обстоятельство, ставшее причиной его внутреннего беспокойства. Это был Митгарт! Митгарт вчера рассказал ему, что вытворил в борделе Нергал: привязал к кровати какую-то несчастную девку, издевался и чуть не запорол её до смерти, мадам Бове была в гневе, кричала, что тут ему не Париж, где можно позволить себе любую мерзость, но он заткнул ей рот оплатой по тройной ставке. Хамал ненавидел Нергала, но, слушая скабрёзные мерзопакостные подробности происшедшего, которые Бенедикт описывал с чувством и смаком, неожиданно почувствовал себя ещё хуже, чем после инцидента с Эрной.

Подумав немного, Гиллель тщательно запер шкатулку и спрятал её, потом осторожно выглянул в коридор. Уже пробило одиннадцать. Тишину нарушали только завывания ветра да шорох обледенелых ветвей за окнами. Надзирателя не было. Хамал замкнул дверь, прошёл несколько шагов и постучал в комнату Ригеля. Он был почти уверен, что Эммануэль у Мориса, но тот оказался у себя. Ригель выглядел утомлённым и немного встревоженным, но, увидев гостя, улыбнулся и жестом пригласил его войти.

Гиллель тоже улыбнулся.

-- Я не отвлекаю вас, Эммануэль?

-- Нет, я не занят. Вы хотели поговорить?

-- Да... -- Хамал сел на краешек кресла, и неожиданно спросил, -- кто вы по национальности, Ригель?

Ригеля вопрос не смутил, но он несколько опешил. Потом неловко потёр лоб ладонью и растерянно улыбнулся, пожав плечами.

-- Моя бабка француженка, но, мне кажется, её муж, мой дед, был испанцем. А кто была моя мать -- я не знаю, но я говорю на испанском и понимаю по-итальянски и, возможно... -- Он горестно пожал плечами. -- Я рано осиротел. Но моё обучение здесь кем-то было оплачено. Мне так и не удалось узнать, кем. Хочу думать, что родителями.

-- А я -- еврей, вы знаете это?

Внимательно посмотрев на Гиллеля, Эммануэль кивнул.

-- Разумеется. Морис говорил, что ваш отец был талмудистом, а дед -- ювелиром. Но даже если бы он этого не сказал... в ваших глазах -- синайская пустыня. -- Он осёкся и улыбнулся растерянно и виновато. -- Простите, я, кажется, обижаю вас.

Хамал покачал головой. Гордый и высокомерный, ранимый и обидчивый, он нёс бремя своей национальности как хоругвь и клеймо одновременно. Но Ригелю, что бы тот ни сказал, Хамал, не понимая почему, прощал всё. Впрочем, в последнее время -- понимал. Он ощущал какую-то непонятную тягу к этому странному юноше, чьи мысли были непостижимо высоки, а поступки зачастую просто необъяснимы. Его общество радовало Гиллеля, подавляло хандру и успокаивало нервы. Он даже заметил, что немного ревнует его к Морису де Неверу, и сама их дружба вызывает его зависть.

Сейчас Гиллель не собирался откровенничать с Ригелем и открывать ему душу, этого он не сделал бы никогда и ни с кем, но даже простая возможность поболтать с человеком, в чьём кристальном благородстве он был уверен, была сегодня необходима Хамалу. Кроме того, от Эммануэля ему не приходилось скрывать свои экстраординарные дарования. Он с удивлением понял, что это странно облегчило его душу: не приходилось напряжённо думать, опасаясь выдать своё понимание чужих мыслей. Хамал расслабился.

-- Нет, не обижаете. Вы знакомы с Талмудом?

Эммануэль пожал плечами.

-- Слышал, что это несколько десятков томов. Отдельные фрагменты читал, попадались. А что?

-- Знаете, у одного известного талмудиста я натолкнулся на утверждение, что Бог читает Талмуд стоя.

Ригель молча смотрел на Хамала и опустил глаза.

-- Кощунственно и горделиво, говорите?

Эммануэль усмехнулся.

-- Не говорю. Думаю. Вас эти слова больно задели.

-- Да...-- Хамал удивился. -- Странно, что вы это поняли. А почему?

-- Вам нравится мысль об избранничестве. Бог есть Дух, и вашему народу это открылось первому. Но, если вы избраны Им, Духом, то -- для чего? Неужели -- для тёплого стойла и сытого пойла? Если всё сведётся к Judenstaadt'у или к молочным рекам с кисельными берегами, то это пСшло. А когда утверждающие так начинают говорить, что эта пошлость ещё и восхищает Бога-Духа...

-- ...то в их душах оскудела Любовь, как вы недавно дивно выразились? -- глаза Хамала весело заискрились.

-- Нет. Это сказано не мною. И не об этих душах. Просто я, в отличие от вас, не читаю мысли, но вы показались мне ... все-таки ...Человеком Духа.