Печать дьявола (СИ)

Странное, томительное и скорбное чувство охватило его. Эммануэль замер, оледенев, ощутил себя в жуткой, пугающей пустоте. Казалось, его покидала жизнь, вытекая, как кровь из венного пореза. В его душе не было привычной богонаполненности, тихой радости веры. Эммануэль забыл о Сибил и Невере, с трудом опустился на стул, приник грудью к столу, погрузившись в молчание этой звенящей, как трель цикады, тишины. Сколько просидел так -- не помнил. Мысли мерно и едва осмысляемо текли в голове, становясь полу-жалобой, полу-плачем, полу-молитвой.

Облачиться бы в рубище и незаметной тенью -- облаком -- скользнуть по жухлым травам осенним. Мир без тебя -- беспросветность. На храмовых узких ступенях раствориться в потоках дождя, растаять в сумраке тленном. Не оставляй меня! Мир без тебя -- нелепость. Я -- ничто и живу потому лишь, что длится этот серый ненужный вечер. Я, как царь вавилонский, взвешен на весах твоих, и гаснут одна за другой в шандалах оплывшие свечи. Кто я, чтобы роптать? Но мир без тебя -- агония. Под сенью крыл твоих я постиг Полноту -- и пустые сжимаю ладони. Сжалься же, Свете тихий, над чадом твоим поникшим. Сжалься надо мною. Сжалься надо мною. Сжалься надо мною. Мир без тебя -- безысходность.

Лишь под утро Эммануэлю удалось забыться тяжёлым сном.

Проснулся он после полудня. Риммон и Хамал ещё не вернулись. Съев что-то, не разбирая вкуса, Эммануэль некоторое время сидел, словно в прострации, затем медленно оделся, вышел из замка и побрёл вдоль дороги навстречу карете, которая должна была уже, по его расчётам, возвращаться в замок. С горного уступа он видел дорогу до самого горизонта, но она была пуста. Охряной громадой сзади возвышался Меровинг. Серое море сливалось с серым свинцовым небом. Неожиданно Эммануэлю показалось, что он видит призрачную фигуру человека в лохмотьях. Но тот вышел из лежащего в ложбине рваного тумана и оказался реальностью -- бледным и чуть сутулым путником лет сорока.

Тоска не проходила, сердце сжималось в предчувствии беды. Эммануэль вспомнил, что приехав сюда, уже ощущал это. "Нет, это просто моя боль, это пройдёт, -- уверил он себя. -- Такова воля Господня, я смирюсь, и всё пройдёт". Обернувшись, посмотрел на замок.

Почти до ветхой вековой черепицы цепкие побеги иссохшего плюща оплетали стены и бойницы его безмолвного ночлега. Вдали, у кромки прибоя, послышался тревожный клёкот одинокой птицы. "Нет, напрасно поэт, не любя небылиц, Левконою просил не верить Вавилонским таблицам. Даже если не верить в предзнаменования, не листать фолиантов чернокнижных -- так размыты здесь бытия очертания, что случайный странник кажется призраком. Как же устал я дышать затхлостью подвалов, бродить лабиринтами этих полутёмных лестниц ... Сибил... горе моё"

Эммануэль почувствовал, что замерзает, и медленно побрёл по направлению к Меровингу. Мысли всё мрачнее и тяжелее окутывали его. Ему стало страшно. "De profundis glamavi ad Te..." "Из бездны взываю к тебе, Господи..."

В эту минуту Эммануэль услышал лошадиный топот и, обернувшись, увидел приближающуюся карету. Риммон почти на ходу втянул Ригеля внутрь, и Эммануэль ощутил железную силу мышц Сирраха. Карета промчалась под въездной аркой и остановилась у Южного портала. Ригель внимательно вглядывался в лица Сирраха и Гилберта, но в темноте кареты ничего не рассмотрел, когда же все трое оказались наконец в гостиной Риммона, не выдержал:

-- Ну, не томите же, рассказывайте.

-- Риммон приобрёл красивые безделушки для своей пассии, -- устало и как-то глухо проговорил Хамал. -- Покажите, Сиррах, -- Риммон достал ларец, обтянутый синим бархатом, и раскрыл его. Голубое мерцающее сияние вспыхнуло мириадами крохотных искр. -- Я чуть было не отравился мясным пирогом в гостинице. Сам виноват, пытался съесть некошерное, вот Яхве меня и наказал. Встретились мы и со стариком-ювелиром. Да, -- кивнул он головой, поймав вопросительный взгляд Эммануэля, -- это камни покойницы. Вы бы заказали уже обед, Сиррах, -- обратился он к Риммону, -- как едва не отравившийся я нуждаюсь в диетическом питании. Да, bibendum quid!

Эммануэль боялся дышать. Хамал же, точно нарочно испытывая его терпение, принялся обсуждать с Риммоном обеденное меню. Спор был въедливым, выдавая прихотливый и тонкий вкус Гиллеля. Он одно за другим браковал предлагаемые Риммоном блюда. Наконец они сошлись на лёгком консоме и нежных гренках, улитках по-бургундски, засахаренных фруктах и венгерском рислинге.

Сердце Эммануэля гулко билось. Едва Риммон вышел, он кинулся к Хамалу, вцепившись в лацканы его сюртука.

-- Ну, говорите же!

Хамал мягко убрал его руки. Эммануэль обратил внимание на залёгшие под глазами Гиллеля густые чёрные тени. Вчера их не было.

-- Старик сказал, что украшения принёс какой-то молодой человек, рассказав, что это-де семейная реликвия, но дела идут плохо и он вынужден продать её. Говорит, что не разглядел лица.

Ригель на мгновение замер.

-- А то, что он сказал... соответствовало тому, что он думал?

Хамал долгим, мрачным взглядом окинул Ригеля.