Печать дьявола (СИ)

Во время завтрака разговор коснулся нового закона об образовании и политики прежнего кабинета Гамбетты и нынешнего -- Ферри, и в ходе беседы Хамал с изумлением обнаружил, что Эммануэль не знает, кто такой Жорж Клемансо. Но тут Риммон, заявивший, что quand un francais a la colique, il dit qui la foute du gouvernement, перевёл разговор на новую оперу Гуно и восхитился последними вещицами Эрвэ и Сен-Санса. Хотя единственным французом в их компании был Морис де Невер, не жаловавшийся ни на колики, ни на правительство, замечание Сирраха касалось Хамала, родившегося в Эсперанже под Люксембургом. Риммон, говоривший на французском и итальянском, упорно считал Эммануэля испано-итальянским французом, а Хамала -- французом иудейско-немецкого происхождения. Хамал устал переубеждать его.

В итоге, плотно закусив, Риммон отправился на кафедру немецкой литературы.

-- Эммануэль, молитесь за меня. Гиллель, скрестите пальцы на счастье.

Морис с Эммануэлем ушли отнести в библиотеку немецкие фолианты, взятые для Риммона. Гиллель остался один, и теперь мог, наконец, отдаться своим мыслям, томившим его всё это время.

...Когда он вчера неслышно вошёл в гостиную Эстель, то просто собирался забрать оттуда Сирраха, водворить его обратно в его апартаменты для дальнейшей подготовки к экзамену.

Представившаяся его глазам картина заворожила его. Хамал молча смотрел на побелевшие пальцы мужчины, вцепившиеся в подлокотники кресла, на хрупкую девичью фигурку Эстель, чья белокурая головка столь резко контрастировала с чёрными, как смоль, волосами Риммона, на нежные розовые руки, обвившие его шею. Как красивы были они в трепещущем свечном пламени... Хамал без труда постиг ощущения Риммона. Усмехнулся. Ласки девственницы -- что может быть изысканнее и острее для влюблённого мужчины? Не утоляющие жажды, но лишь увлажняющие жаждущие губы, когда сама невозможность соития возбуждает до предела, заставляя пытаться одновременно насладиться воображением и пытаться обуздать его, сладкая и изощрённая пытка... Где ей, глупышке, понять, что он не сможет потом уснуть всю ночь и будет больным ещё несколько дней?

Но был ли он, Хамал, возбуждён увиденным? Нет. Ведь было же что-то, отчего вдруг накатила мутная тоска, которую он всю эту ночь старался заглушить и подавить в себе? Гиллель прикрыл тяжелые веки, вспоминая.... Вот оно. Конечно. Мысли! Не мысли Сирраха, нет. Их и не было. Эстель! Впервые в мыслях женщины, ласкающей мужчину, он прочёл преданность и любовь, желание порадовать и успокоить. Никогда ни в одной женщине он сам не находил такого. Встречал тупую страстность, попадалась не менее тупая жажда наживы, кто-то тешил самолюбие, кто-то искал обеспеченности и крыши над головой. Но ни одна женщина никогда не хотела просто порадовать его, сделать счастливым.

Хамал закусил губу и сощурился. Ему не повезло? А почему повезло Риммону? Риммон -- не Невер, и если успехи Мориса можно было бы объяснить его красотой, то Сиррах... Отнюдь не урод, положим, похож на египтянина, чувствуется восточная кровь. Ну, и что?

Тут Гиллель услышал шорох в углу гостиной. Рантье. Пёс потянулся после сытного завтрака и развалился на ковре. ... Да... Вот чем Риммон отличается от него. Собачьей преданностью. Верностью. Любовью. Ну, и что? Ведь Ригель тоже влюблён в Сибил, а что в ответ? Дурочка потеряла голову из-за красавца Невера, которому она и даром-то не нужна!

Его мысли были прерваны возвращением Мориса и Эммануэля. Последний рассказывал историю о каком-то монахе из Линдисфарна. Похудевшее и бледное лицо Мориса показалось Хамалу странно одухотворённым, а в его глазах, устремленных на Эммануэля, читалась та же кроткая и ласкающая любовь, что он видел накануне в Эстель. Мысли были теми же. То же желание порадовать и защитить, та же верность и собачья преданность.

Эммануэль поинтересовался, скрестил ли Хамал пальцы на счастье Риммона? Хамал усмехнулся и скрестил. Эммануэль, подняв глаза к небу, попросил у Господа для Сирраха знакомый билет. Потом все погрузились в конспекты.

Прошло несколько часов. На башне пробило полдень. Невер забеспокоился, Эммануэль предложил сходить на кафедру. Хамал задумался. Знаний Риммона едва ли хватило бы для получасовой беседы с профессором.

Догадка озарила его мгновенно.

-- Глупости. Он давно в женском портале, голову даю на отсечение. Хотите пари?

Морис переглянулся с Эммануэлем и отрицательно покачал головой. Догадка Гиллеля выглядела весьма правдоподобной. Путь в гостиную девушек лежал через кабинет Вольфганга Пфайфера. Втроём они вышли в коридор и проследовали на кафедру. Хамал заглянул внутрь. Ну, ещё бы! Риммоном там уже давно не пахло. Зато в гостиную Эстель Антонио вносил на подносе огромного фазана, оттуда слышался звон бокалов и раздавался смех Риммона.