Печать дьявола (СИ)

Но вот в январе, после лекции, Вальяно неожиданно сам подошёл Морису, стоявшему рядом с Эммануэлем, и пригласил их обоих следующим вечером на ужин. Невер никогда раньше не получал приглашений от Вальяно, хотя неоднократно слышал восторженные отзывы Ригеля. Теперь он был откровенно рад вниманию профессора.

Стены гостиной Вальяно пахли какой-то затхлой книжной сыростью, канифолью, немного мёдом, воском и ладаном, запахи эти сливались в странную симфонию ароматов, создавая, тем не менее, дух уютный и возвышенный. Профессор не воевал с пылью, бархатившей предметы на его столе, называя её "мантией забвения", но неизменно смахивал её с прекрасной возвышавшейся в углу деревянной статуи Христа, вырезанной Богаром де Нанси. Неверу сразу понравилось у профессора -- хотя обстановка совсем не была роскошной, скорее, ей был присущ некий неуловимый келейный аскетизм. Однако оказавшись здесь, Морис почувствовал себя как дома, книжные полки содержали невероятное количество старинных книг, а где-то в неопределимой щели тихо, но мелодично пел сверчок.

В этот вечер профессор заговорил о незримой и потаённой для многих монашеской жизни.

-- Изначально прошедшие огонь отречения от мира, эти люди неслучайно именуются "иноками" -- "иными", ибо берут на себя неподъёмный для обычного человека подвиг духа. Только смиренные, обученные уже жизненными скорбями прозревать за видимыми делами человеческими незримую Божью волю, те, кого неожиданно и явственно пронзило явление полной реальности и конкретности Бога, искавшие Его с чистым сердцем и обретшие -- только они способны на это. -- Вальяно говорил, глядя на Эммануэля, но Морис, который был здесь впервые, внимательно слушал профессора. -- За годы монах учился отсекать десятки страстей. Он преодолевал изнутри чревоугодие, привыкая оставаться без пищи неделями, боролся со сладострастием и блудными помыслами, уничтожая их в себе. -- Профессор не поднимал глаз, но Невера обожгло. -- Поднимался над сребролюбием, тщеславием, унынием. Борьба шла не с деяниями, но с греховными помышлениями, ежеминутно умом и сердцем контролировалось каждое движение души. Постепенно, через годы, по божественной благодати к иноку приходило бесстрастие. Ничто земное уже не волновало человека. Но достигшего бесстрастия подстерегали новые страшные искушения. Помысел гордыни, говорящий монаху о его личной святости, лишь на мгновение природнившийся душе и не отвергнутый волей и разумом, мог погубить весь монашеский труд целых десятилетий. Искушения возобновлялись с адской силой, иноку открывался страшный, наглухо закрытый для обычного человека мир дьявольских искушений, мир бесов. О, сколькие гибнут на этих путях, сходят с ума, не выдерживая сверхчеловеческого душевного напряжения! Некоторые останавливаются на первых же ступенях, изнемогая от мирских и блудных помыслов. Иночество всегда безжалостно выдавливало слабых духом. Оставались только люди титанической духовной силы. -- Вальяно зажёг свечи, и их пламя осветило стрельчатые своды его комнаты и полки, заваленные книгами.

Морис закусил губу.

-- О дальнейших степенях монашества не говорят -- они невыразимы, ибо Бог -- бесконечен, и Его, даже уже обретённого, продолжают искать. -- Вальяно вдруг взглянул прямо в глаза Невера, и тот, окаменев, снова почувствовал на себе взгляд Предвечного.

Продолжалось это недолго. Вальяно отвёл глаза, и Морис смог вздохнуть.

На праздник Крещения Господня в церкви Меровинга проходила торжественная служба -- missa solemus. Студенты всех курсов и факультетов собрались под сводами храма. "Sursum corda!" -- "Возвысимся сердцем!" -- провозгласил священник. Невер вдруг впервые до конца прочувствовал душою это жёсткое и властное презрение к жалким человеческим страстям, столь ощутимое в церковном ритуале. Странно пронзило и ощущение своей приобщённости к скорбям и мукам Предвечного, к Его жертве.

Он больше никогда не предаст Его Любовь. Господь нашёл его, он, Морис, обрёл свой путь и знал теперь, что пойдёт по нему до конца. Священник в тяжёлом парчовом облачении бледными руками вознёс над головой сверкающую драгоценными камнями дароносицу с бледно-жёлтой, словно мёд, облаткой внутри. Это был panis caelestis -- "небесный хлеб".

Ригель причащался. Всю службу Невер слушал, стоя в стороне от скамеек. Хамал, увидя его, протиснулся поближе. Риммон тоже оказался рядом. При выносе чаши Эммануэль стал на колени, Невер опустился рядом, низко склонив голову. Хамал изумился, потом, растерянно оглянувшись по сторонам, осторожно преклонил колени рядом с Морисом. На лице Риммона отразилась достаточно сложная гамма чувств, он склонил голову, но остался стоять.

Орган заглушал голоса и насмешливое перешёптывание Мормо и Нергала.

Митгарт, сидя с сестрой в заднем ряду, смотрел в окно и морщился как от колик.

Глава 21. Фантазии в манере Калло

Кто подвиги венчает? Кто защита

Богам под сенью олимпийских рощ?

Что это? -- Человеческая мощь,

В поэте воплощённая открыто.

--И. В. Гёте, "Фауст"