Печать дьявола (СИ)

-- А вы пойдёте? -- отдав остатки тетеревятины счастливому Рантье, который, надо заметить, сильно округлился с тех пор, как друзья завели привычку вместе обедать в гостиной Риммона, Невер окунул длинные бледные пальцы в чашу с розовой водой. Промокнув их салфеткой, он откинулся с книгой в кресле, накручивая на палец золотистый локон.

-- Разумеется. Вальяно лично пригласил меня. -- В голосе Хамала промелькнула тень самодовольства. Он даже порозовел.

Профессор, действительно, на последнем заседании общества внезапно подошёл к нему и спросил мнение Гилберта о гностических Евангелиях. Хамал даже растерялся от этого неожиданного внимания, но постарался сформулировать своё суждение лаконично и искренне. Вальяно молча слушал, и под его мягким и внимательным взглядом Хамалу стало немного не по себе. Он чувствовал себя беспомощным, мысли Вальяно были непостижимы для него. Он видел лишь огромные глубокие глаза странного, сиреневато-лазуритового цвета, напоминавшего цветы цикория, и чеканные, строгие черты тонкого лица. Неожиданно Гиллель подумал, что уже где-то видел это лицо, но память подводила, воспоминание ускользало. Профессор улыбнулся и, сказав, что будет рад видеть его на следующем заседании, откланялся. Польщённый Хамал не сразу отметил странный факт, что профессор, как и Ригель, назвал его Гилбертом.

Гиллель будто невзначай спросил у Эммануэля, не говорил ли он с Вальяно о нём? Откуда тот знает, как его зовут в крещении? Эммануэль задумался и наконец покачал головой. Нет, он ничего не говорил Вальяно. "И тот не спрашивал. Может, он видел документы Хамала?" "Может быть", согласился Гиллель.

Сегодня, услышав тему будущего заседания общества, Эммануэль тоже решил сходить.

-- Всякий раз жду чуда. Жаль, что оно не происходит, -- продолжал между тем Хамал. -- А как истово уверовал бы такой Фома, как я! Но боюсь, чудес там не будет. Скорее, их сотворит наш дорогой Фенриц со своим Агриппой...

-- Агриппа Неттесгеймский, говорите? -- Риммон, строчивший какое-то письмо, почесал кончик носа. -- Его, говорят, боялись покойники. Я видел гравюру, где он вызывает чёрта.

-- Да? И куда он делся?

-- Кто? Чёрт? -- изумился Сиррах.

-- Да нет, этот ваш Агриппа.

-- А-а-а! Ну, не знаю. Наверное, сожгли его. А может, и нет. Но скорее всего -- сожгли.

-- А почему чёрт за него не вступился, раз Агриппа служил ему?

-- А он и не стал бы вступаться, -- вмешался в разговор Ригель, -- просто многие ошибочно переносят на дьявола, как воплощение зла, предикаты Бога. Благодарность, то есть "умение благо дарить" -- признак божественный, никак не свойственный дьяволу. Он -- "лжец" и "человекоубийца искони", и все, что он умеет, -- обмануть и убить. И чем верней ему служат -- тем верней и дьявольские награды. Все адепты дьявола, одураченные им, просто уничтожаются. Вспомните дело Грандье. Глупцы и сегодня недоумевают, как это демоны могли предать Грандье, видя в этом нечто курьёзное.

-- Грандье? -- дописавший и запечатавший письмо Сиррах стал внимательно прислушиваться к разговору. -- Я что-то слышал про него. Это инквизиционный процесс?

-- Нет, -- просветил его Хамал, -- Урбан Грандье появился на свет в департаменте Сарты, в конце шестнадцатого века, а в двадцать семь лет он, выпускник иезуитской коллегии в Бордо, был священником в Лудене. Инквизиции в эту пору во Франции уже не было.

-- Его оклеветали? Кем он был?

Хамал почему-то замолчал, но на вопрос Риммона ответил Эммануэль.

-- Учёность и дар проповедника породили в нём безграничную самонадеянность. Он был молод, и успех вскружил ему голову. Во время проповедей отец Урбан позволял себе ядовитые обличения капуцинов и кармелитов, намекая на грешки высших духовных лиц. Простецы падки на подобные обличения, и Грандье стал популярен. Его же собственные поступки были просто омерзительны. У него был близкий друг -- королевский прокурор Тренкан. Урбан соблазнил его дочь, совсем молоденькую девочку, и имел от нее ребёнка. Злополучный Тренкан, потерпевший такое бесчестие, стал смертельным врагом Урбана.

Кроме того, весь город знал, что Грандье состоит в связи с одной из дочерей королевского советника Рене де Бру. Гнуснее всего было то, что мать этой девочки, Магдалины де Бру, перед своей смертью вверила лицемеру-духовнику свою дочь, прося быть духовным руководителем девочки. Грандье без труда совратил её, и она влюбилась в него. Но девочку брало сомнение, что вступая в связь с духовным лицом, она совершит смертный грех. Чтобы сломить ее сопротивление, Урбан прибёг к великой мерзости: он обвенчался со своей юной возлюбленной, причём одновременно сыграл двойственную роль жениха и священника. Разумеется, церемонию эту он устроил ночью и в большом секрете. И подобных дел за ним числилось немало.

-- Мерзавец. И его судили за совращение?