Печать Индиго

Хоть внутри Семена все клокотало от недовольства и ревности, все же он заставил себя протянуть руку Любаше. Последняя, послушно вложила свою хрупкую ладонь в руку молодого мужа. Свадебные гости с веселыми прибаутками и смехом, направились за молодыми в их спальню. Слава осталась стоять на пороге своей комнаты и лишь тяжело вздыхала, смотря вслед шумной кавалькаде гостей.

– Будь счастлива, подруженька, – прошептала она в темноту затихшего от шума коридора.

Уже под утро Федор вошел в светлицу, где пировали последние самые стойкие гости. Многие спали тут же на лавках. Остальные приглашенные, видимо, разошлись по гостевым горницам. Федор, заметил человека в черной одежде по немецкой моде, некоего господина фон Ремберга, знакомого отца, который единственный среди пьяных, сидел прямо на лавке. Пруссак находился чуть в стороне от основной массы гостей и как то пронзительно смотрел в его сторону. Федор знал, что непосредственно фон Ремберг выхлопотал для Семена должность в Москве. Отчего-то в этот миг в голове Артемьева застучала навязчивая мысль о том, что ему просто необходимо подойти к пруссаку и поговорить с ним.

– Выпьете со мной? – спросил Федор, приблизившись к фон Рембергу и усаживаясь на лавку напротив него. Когда в ответ фон Ремберг поднял на него мрачный ледяной взор, Федор с удивлением отметил, что гость трезв. Это было странно. Впервые, за свою жизнь Федор видел трезвого гостя на свадебном пиру. На отличном русском, без акцента пруссак ответил:

– Отчего же не выпить? С хорошим человеком и выпить не грех, кажется, так у вас говорят?

– Так, – поддакнул Федор, наливая иностранцу полную небольшую чарку вина, и заискивающе спросил. – Как вам у нас?

– Весело, – кратко вымолвил Кристиан и лишь пригубил свою небольшую чарку с крепким напитком, наблюдая за тем, как Артемьев проворно вылил в себя все содержимое своей чарки. Федор вновь поднял глаза на фон Ремберга и ощутил, что от фиолетового взора пруссака ему не по себе. Как будто ледяной жутковатый озноб проникал в его существо от взгляда пруссака. Артемьев невольно опустил взор на свою чарку, вновь наполняя ее вином. Спустя полчаса, Федор вновь сильно захмелел. Кристиан фон Ремберг так и сидел с первой чаркой вина, ни разу более не пригубивший ее и вдруг глухо произнес. – Я знаю, что мучает вас, Федор Тихонович.

– Неужели? – съехидничал Федор, даже не сомневаясь, что пруссак ничегошеньки не знает про него. Артемьев вновь наполнил свою чарку вином и выпил ее залпом. Фон Ремберг холодным цепким взором прошелся по пьяному лицу хозяйского сына, который сидел напротив него с безразличным мутным взглядом, облокотив свою голову на руку.

– Вы любите светло-русую девицу, приемную дочь вашего отца. Но Тихон Михайлович запрещает вам жениться на ней.

Услышав эту фразу, Федор оторопел и пораженно уставился на фон Ремберга. Молодому Артемьеву показалось, что он даже немого протрезвел. В тот же миг все страстные чувства волной нахлынули на Федора, и он вмиг вспомнил, тот момент, когда впервые увидел Славу. Тогда ей было всего четырнадцать, а Федор вернулся со службы, из-за границы. Отец его пять лет назад вновь женился и Федор лишь из писем знал, что нынче, у него есть мачеха и приемная сестра. Однако едва увидев прелестную малышку Светославу, Федор сразу же почувствовал дикий зов плоти, и сам поразился, как он знавший множество женщин, может плениться этим ребенком. Да, безусловно, красивым, но все же ребенком.

Испугавшись своих странных противоречивых желаний, Федор попытался выкинуть преступную страсть из своего сердца, понимая, что это просто кощунственно желать юную девушку. Почти год ему удавалось совладать со своими порывами, но едва Славе исполнилось пятнадцать, и с каждым днем ее красота стала наливаться новыми прелестями, он понял, что сопротивляться бесполезно. Он искал утешения в домогательствах к другим женщинам, но приемная сестра постоянно маячила перед его взором.

Он знал, что Слава чиста и невинна даже в помыслах. Он не раз замечал, как она с жалостью смотрела на растерзанных зверей, которых он привозил с охоты. Она была любимицей отца, обожаема своею матерью Мирославой и пользовалась уважением всех слуг в доме. Распутные же мысли Федора постоянно кружились вокруг этой девицы, и едва он приближался к ней, то робел, как юноша. Один ее кристально-чистый взгляд будоражил все его существо, призывая подчинить это юное создание своей воле.