Печать Иоганна Гутенберга

– Ох, и правда… никак Андрюха, Федьки Ушакова сын…

Он смущенно кашлянул, спрятал ружье за спину, прикрикнул на собак и пошел навстречу, приговаривая:

– А я-то смотрю – лезут какие-то бескультурники… мало ли, думаю, безобразничать будут… тут сейчас часто всякие шляются, грязь разводят и лодки портят, а мне отвечать… а тебя-то я не сразу признал, ты уже давно здесь не был…

– Твоя правда, Михалыч, давно…

– Но лодка твоя в порядке, не сомневайся! Я за ней приглядываю. Ведь с папашей твоим мы друганы были… сколько годов мы с ним приятельствовали…

Михалыч проводил гостей к берегу, где возле склоненной к воде огромной ивы была привязана аккуратно выкрашенная моторная лодка с каютой.

Ушаков перебежал на нее по широкой доске, остановился на борту и повернулся, чтобы помочь Жене.

Женя закусила губу и ступила на доску. Ей не улыбалось свалиться в холодную свинцовую воду, но и не хотелось показаться перед Ушаковым трусихой. Она сделала несколько неуверенных шагов, и он подхватил ее под руки, буквально перенес на борт лодки.

Почувствовав его сильные, горячие руки, Женя неожиданно смутилась. Она ощутила, как запылало ее лицо.

– Ну вот, это моя лодка… – проговорил Ушаков, открывая перед ней дверь каюты.

Или на кораблях и лодках это называется иначе? Окно называют иллюминатором, это Женя помнила, а вот как называют дверь… переборка, что ли?

В голосе Ушакова тоже прозвучало смущение, но Женя предпочла его не замечать.

Каюта на этой лодке оказалась неожиданно большой и удобной. В ней были два диванчика, обитых ярким ситцем, откидной стол и посудный шкафчик. А еще в ней была печка. Ушаков недолго с ней повозился, и в каюте стало тепло.

Женя как села на диван – так и застыла. Раньше она еще держалась, а теперь навалилась такая усталость, что не то что пошевелиться, но и вздохнуть глубоко она никак не могла. Было такое чувство, что ее накрыло бетонной плитой, оставив только маленькую щелочку для воздуха. Этот день, такой длинный, как будто сделанный из тягучей грязной резины, он все тянулся и не кончался. С другой стороны, что будет, когда он кончится? Что будет с ней завтра?

Понемногу в каюте стало теплеть, и Женю еще больше развезло. Глаза ее слипались, хотелось лечь на диван и чтобы кто-нибудь накрыл пледом, да хоть старым ватным одеялом, и оставили бы все ее в покое. Спать, спать… или хотя бы просто лежать, не шевелясь, и чтобы было тепло, и никто, никто ее не замечал. Нет ее, была Женя и вся вышла…

Однако никто не спешил накрывать ее пледом, никто не подкладывал подушку и, ясное дело, если она сверзится с дивана, никто не поспешит, чтобы ее поднять. Какие-то звуки, стуки и восклицанья пробивались к ней сквозь тяжелую мутную дрему.

А потом все пропало, и Женя заснула окончательно. Диван под ней чуть покачивался, и вот уже это не диван вовсе, а палуба корабля. Женя стоит на ней и вдыхает свежий морской воздух, пахнущий солью и приключениями. Вдыхает полной грудью и видит перед собой красивый незнакомый город. Приближается пристань, где снуют люди в старинной одежде. Встающее солнце золотит шпили большого собора и остальных церквей. Крыши покрыты аккуратной черепицей, ставни на окнах открыты, чтобы дать доступ теплым лучам солнца.

Что это за город? Женя не знает, она никогда тут не была. Она вообще никогда не была нигде, кроме Турции. Пригласила как-то сотрудница из издательства, кто-то не смог поехать. Жене понравилось море и солнце, только она явно была не та спутница, которую хотелось иметь в отпуске. Скучно с ней было, это точно…

Тут Женя поняла, что уже давно не спит и старинный город пропал. Она осознала себя на узком диване, и Ушаков осторожно теребил ее за плечо.

– Женя, проснись!

– А? Что? – она с трудом выходила из дремы.

Однако бетонная плита, которая давила на нее, куда-то исчезла, дышать стало легко.

– Женя, вставай! – Ушаков подталкивал ее нетерпеливо, затем просто схватил и пересадил на другой диван.

Оказалось, ему нужно было попасть в сундук, который находился под этим диваном.

В сундуке под диваном Андрей нашел одежду – брезентовые штаны и свитер – все далеко не новое, но чистое и сухое.

Женя осознала себя в джинсах, которые буквально топорщились от грязи, и свитер был к тому же еще и мокрый, и зверски вонял псиной – Дейзи, проведя пару дней в логове у Лешего, тоже не слишком сияла чистотой.

– Отвернись! – потребовал Ушаков. – Я переоденусь.

«А я? – хотела заорать Женя. – Мне, между прочим, тоже холодно и плохо в этих лохмотьях, и слабость, и плакать хочется, и вообще все надоело!»

Она удержалась от криков и стенаний только потому, что очень удивилась. Никогда в жизни она так не делала. В ее семье ругались и орали только родители, а Жене даже не приходило в голову капризничать и требовать к себе внимания. С малых лет она твердо знала, что это бесполезно, никто не станет на нее реагировать, родители только хуже разорутся.

Так с чего ей вздумалось сейчас проявлять слабость? Все равно никто не заметит, такая уж у нее судьба. Стало быть, нужно самой о себе позаботиться.