Печать Соломона

Ехали мы минут тридцать. Сначала по узким улочкам между маленькими домами, потом вырулили на дорогу пошире и набрали скорость, которую я счел слишком большой для такой погоды. Я посмотрел в окно и увидел сверкающие в черных тучах молнии.

На окраине города компания ребятишек играла в соккер на ледяном поле, и это, конечно, добавляло игре неожиданностей. Я еще вспомню их, когда окажусь, как выразился в письме отец, на грани безумия и отчаяния.

Я повернулся к Оп-девять:

– Мне тут внезапно пришла в голову одна теория, что вся эта история с Печатями, демонами и АМПНА – просто сон. В кино и книжках часто закручивают такой сюжет. Ну знаете, когда с главным героем происходит всякая чертовщина, а потом он просыпается и понимает, что ничего этого не было.

Оп-девять посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– Это только теория, – повторил я.

К этому моменту дети и футбольное поле, которое без разметки претендовало на весь белый свет, остались далеко позади. Перед нами было только серое небо, белая земля и черная лента шоссе.

– Если вы – Оперативник-девять, то что случилось с первыми восьмью? – спросил я.

– Девятка не является порядковым номером.

– Я не математический гений, но думаю, что «девять» – это все-таки числительное.

– Это номер раздела в Уставе АМПНА.

– Дайте-ка угадаю. Девятый раздел.

Оп-девять кивнул.

– И что это за раздел?

– Я не могу сказать.

– А если скажете, то…

– Мне придется тебя убить.

– По-моему, мы с вами уже работаем в паре. Устанавливаем раппорт[23]. А вам приходилось это делать? Я имею в виду – убивать.

– Только однажды. В Абхазии.

– Абхазия. Эшли говорила, что вы были в Абхазии. И что там произошло? Или об этом тоже не можете рассказать?

– Мне нельзя.

– Секретная информация?

– Болезненная.

– Тогда, наверно, лучше снять камень с души. Да укрепить наши отношения, раз уж мы теперь напарники и вообще.

– Мне незачем снимать этот камень с души.

– И мы не напарники. Так вы хотели закончить?

– Я собирался сказать, что абхазская история из тех, которые, может быть, и хочется услышать, но потом об этом жалеешь.

– Я справлюсь. Я крепче, чем кажется.

– О, ты не только крепче, Альфред Кропп, у тебя есть еще масса других качеств.

– Наверно, вы говорите об истории с Ланселотом и о том, что Бернард Сэмсон – мой отец. Но дело в том, что все это не моя заслуга. Мне все это даром досталось, я ничего не делал.

Оп-девять откинул назад голову и закрыл глаза. Веки у него были пепельно-серые. С виду он был самым некрасивым человеком из всех, кого я встречал, – длинные мочки, обвисшие щеки и глаза с опущенными уголками, из-за чего я часто сравнивал его с охотничьим псом. Но мое правило – никогда не судить о человеке по его внешности.

– Падре, – тихо позвал я, а потом произнес уже громче: – Там, в пустыне, вы окропили нас святой водой, а потом Майк назвал вас «падре»…

– Я был священником… когда-то, – не открывая глаз, ответил Оп-девять.

– А что случилось?

– Церковь не устраивали мои специфические богословские взгляды.

– Это меня не удивляет, – кивнул я. – Ведь в наше время даже Церковь не верит в демонов.

Оп-девять ничего на это не сказал, и я продолжил:

– Так вот, святая вода, вся эта латынь и молитвы… Я не был в церкви со смерти мамы. Как вы думаете, Оп-девять… то есть святой отец…

– Не называй меня так, Кропп.

– Хорошо, а как мне вас тогда называть?

– Оперативник номер девять.

– Нет, как вас по-настоящему зовут?

– По обстоятельствам.

– А если я угадаю ваше настоящее имя, вы мне скажете?

– Нет.

– Адам.

– Ты зря теряешь время.

– Арнольд.

– Хватит, Кропп.

– Александр. Аксельрод. Бенджамин. Брэд. Брюс. А может, по первой букве? Первую букву подскажете?

Оп-девять молчал. Я не понимал, почему для него так важно не открывать своего имени. Может, он приобрел дурную репутацию или его разыскивают за какое-нибудь страшное преступление, которое имеет какое-то отношение к Абхазии, а Контора его прикрывает?

– Ладно, проехали. Я вот что хотел спросить: вы не думаете, что все случившееся как-то связано с тем, что после маминой смерти я не ходил в церковь?

Оп-девять приоткрыл левый глаз и скосил его на меня.

– Вы же видите, что это из-за меня постоянно возникают угрозы нашему миру. Может быть, Бог разгневался на меня?

Оп-девять закрыл глаз:

– Разве не странно, Альфред, что мы склонны все наши несчастья списывать на Бога, а все удачи считаем собственными заслугами?

Я поразмыслил над его словами. Наверняка не скажу, но мне показалось, что он обвиняет меня в эгоизме. Это меня-то!

– Оп-девять, по-вашему, я плохой человек?

– По-моему, ты пятнадцатилетний человек.

– Как это понимать?

– Ангелов создали в мгновение ока. На людей времени нужно чуть больше.

– Это хорошо. А в моем случае, насколько я понимаю, – плохо. Одно я могу сказать точно. Это вторжение многих сделает верующими. Я знаю, у вас сейчас забот полон рот, но, если вдруг выдастся пара свободных минут, не могли бы вы помолиться за мою маму?

– Кропп, я больше не священник.

– Я знаю, но вреда же не будет.

Оп-девять промолчал. Глаза у него были закрыты, и невозможно было понять, молится он или дремлет.

33