Печать Цезаря

— Да, у него остался сын — старейшина Гальгак, и вот его дом.

Это была хижина немного побольше других, но она и сравниться не могла с нашим домом в Альбе.

Из хижины вышел согнувшись, человек, и мы увидели приятное загорелое лицо.

Я в нескольких словах объяснил ему, кто мы такие, и подал половинку золотой монеты. Он вернулся в дом и снова вышел с другой половинкой, которую приложил к моей.

— Клянусь богом, плавающим по волнам, — сказал он, — я думал, что когда-нибудь твой отец приедет сюда. Так он ещё жив и здоров? А мой отец уже умер: волна поглотила его с семью рыбаками. Ну, сходите с лошадей и милости прошу в дом.

Таким образом я сделался другом Гальгака.

Дом его был полон сетей и камышовых корзин с рыбой, только что пойманной утром.

Гальгак был необыкновенно гостеприимен. Мы спали на постелях из водорослей, в которые нередко забивались раки. За обедом мы ели морских угрей, рыбу с громадной головой и круглыми большими глазами и рыбу, плоскую и широкую, как щиты. Когда по случаю непогоды нельзя было выехать в море на ловлю, то откупоривались большие кувшины и оттуда доставались солёные сардинки, копчёные селёдки и другая солёная рыба. Еду запивали тюленьим жиром и сикерой. Мясо ели очень редко, а вина не пили никогда. Лошадям нашим вместо овса пришлось есть водоросли и морские травы, обмытые в пресной воде.

Я очень был доволен, что Гальгак брал меня с собой в море на рыбную ловлю. Лодка у него была таким прочная, что её не пробил бы римский таран, а пару сами служили звериные шкуры, до того выскобленные, что они были тонки и легки. Я с трудом поворачивал тяжёлые вёсла, а рыбаки, одетые в промасленные штаны, ровно гребли ими, припевая.

Мы выезжали в открытое море, закидывали крючки и спускали корзины, а затем спускали невода, к одной стороне которых были привязаны куски пробки, а к другой камни. В ожидании рыб мы ложились спать на дно лодок.

Гальгак, кроме того, повёз меня ради развлечения вдоль берега. Мы плыли мимо чёрных, как уголь, утёсов, у подножья которых копошились животные с круглыми головами, а над камнями летали тысячи белых птиц с тонкими и длинными крыльями, спускавшиеся на воду и качавшиеся над ней. Иногда на поверхности воды появлялись громадные чёрные массы и пускали целые фонтаны воды. Мы добрались до берегов, на которых были навалены сотни громадным камней, точно ряды легионов Цезаря. Крестьяне думают, что это войска, посланные в погоню за Гу-Гадарном и окаменевшие по повелению героя. Иногда ночью они приходят в движение при свете луны, и горе тому, кто попадётся им навстречу.

— Всё это, конечно, басни, — сказал мне Гальгак. — Это просто камни, наваленные на гробницы героем, которых и поныне привозят сюда издали и хоронят здесь.

Он верил только, что покойники иногда ворочались в могилах, так что слышен был звук их оружия. Кроме того, он мне рассказывал, как около скал посреди моря являются морские друиды, с ветвями вместо рук, и благословляют мореплавателей, а потом съедают их. Около этих же скал появляются женщины с рыбьими хвостами. Они высовываются на поверхность только до половины и нежным голосом подзывают мореплавателей, чтобы увлечь их на дно и там съесть.

Много рассказывал он мне и других историй, и я слушал его, разинув рот, облокотившись на край лодки, пропитанной запахом гнилой рыбы.

VIII. В океане. Мой первый боевой опыт.

Я становился смел на море и загорел, как старый моряк. В сущности, мне хотелось действовать не столько вёслами, сколько копьём: я ведь не собирался сделаться моряком. Но тем не менее я помнил, что отец мой приказал мне избегать легионов. Чем же я был виноват, что они добрались и до залива Арморики?

Однажды вся деревня взволновалась. Из страны венетов приехал нарочный с известием, что Цезарь строит на нижней Луаре суда и объявил войну жителям Арморики.

Это означало, что все союзники-галлы должны отправиться на помощь к венетам, которым угрожали римляне. Цезарь разослал во все окрестные местности своих воинов, чтобы собрать продовольствия, взять заложников и разузнать, что там делалось. Венеты задержали этих послов как шпионов, и поклялись, что ни их отпустят только в том случае, если Цезарь отпустит заложников, взятых им у союзников. Цезарь высказал, что его воины отправлены были в чине послов и что в лице их оскорблено человеческое право. Он двинулся с своими легионами и просил у прибрежных племён, соперничавших с венетами в мореходстве, дать ему суда; те же, из зависти к венетам, не постыдились дать их.

Гальгак сказал мне:

— Завтра я отправляюсь со всеми своими моряками. Так как спор этот до вас не касается, то ты можешь остаться дома и ждать возвращения твоего друга, живого или мёртвого.

— Я отправляюсь с тобой, — отвечал я.

Думнак и Арвирах не пожелали пуститься в море; они сказали мне, что поедут на нижнюю Сену.