Печать Цезаря

Прошло ещё восемь дней. На девятый день Верцингеторикс собрал всех начальников на военный совет. Немного пришлось ему говорить, чтобы объяснить нам положение дел. Положение наше было ужасно: даже если бы можно было существовать на одну четверть пайка, то и тогда продовольствия у нас оставалось всего на три дня.

Кое-кто начал говорить, что так как условленных восемь дней прошли после тридцати дней и так как всякая надежда на спасение иссякла, то оставалось только сдаться и отворить городские ворота. Предложение это высказывалось нерешительно, в полголоса, с опущенными глазами и как бы со стыдом.

Крики негодования заставили этих людей замолчать. Все начальники согласились лучше умереть с голоду, чем идти на такой позор.

XV. Всенародное ополчение

Ужас окружал нас, и боги опрокинули на наши головы чашу проклятий.

Я отправился к Верцингеториксу и сказал ему:

— Наши друзья и представить себе не могут, в каком ужасном положении мы находимся. Они, по нашему галльскому обыкновению, не торопятся, и очень может быть, что стоят тут где-нибудь недалеко и спорят, как бы нам лучше помочь, не подозревая, в каком отчаянном положении мы находимся. Надо каким-нибудь образом дать им знать. Я так много и так внимательно смотрел на римские укрепления, что подметил одно место, где один человек может незаметно пробраться, в особенности ночью. Позволь мне попытаться. Если я погибну, то у нас будет только одним убитым больше. Если же мне удастся пробраться, то я, может быть, ускорю прибытие помощи.

— Если бы с этой просьбой, — отвечал мне Верцингеторикс, — обратился ко мне кто-нибудь другой, то я мог бы предположить, что он хочет поскорее умереть и умереть менее ужасной смертью. Но твою преданность я знаю. Отправляйся же, и да помогут тебе боги!

Когда я сообщил о своём намерении Амбиориге, она поцеловала меня и тихо заплакала.

Войдя к себе в палатку, я донага разделся, оставив на шее цепочку с талисманом и перстень Цезаря. Я натёр всё тело и даже волосы маслом, смешанным с сажей. В таком виде я мог пройти незамеченным в ночном мраке и легко мог прятаться в воде. Этой краской я натёр и лезвие своего меча, чтобы оно не выдало меня своим блеском. Часовые у ворот чуть не упали со страха, увидев перед собой такое чудовище. Но я назвал себя, и ворота мне отворили. Ночь была не так темна, как бы мне было нужно; но по небу плыли облака и закрывали на время луну. Когда лунный свет обливал местность, я ложился на землю, скрываясь за трупами воинов, павших в последнем сражении, и затем как лисица пробирался между ними. Так добрался я до Уазы и проскользнул под ивами. Лёжа в воде, я только изредка попадал в глубокое место, где мог плыть, а большей частью мне приходилось ползти по грязи.

Свет луны не проникал сквозь ивы, наклонившиеся над водой с обоих берегов. Приблизившись же к римским линиям, я вдруг очутился на совершенно открытом месте, так как римляне вырубили все кусты для укреплений. В эту минуту выплывшая луна облила всё своим предательским светом. Я тихо перевернулся на спину, и поплыл, погрузившись в воду. Дышал я, держа во рту соломинку.

Вдруг я увидел стоявших по обе стороны реки двух римских часовых и услышал такой разговор:

— Не сладко нам тут, — говорил один.

— А ты думаешь, что наверху-то им слаще? — отвечал другой. — Они там с голоду помирают, как мухи.

— Конечно, мрут они не от жирной еды. Но ведь и нам не очень-то хорошо. С одной стороны неприятель, которого мы осаждаем, а с другой — неприятель, который скоро будет нас осаждать. Теперь мы осаждающие, а скоро будем осаждёнными.

— Только бы галлы там в городе не узнали, что друзья их так близко.

— Да как им узнать? Никто ни выйти, ни войти не может. Ещё вчера Цезарь казнил какого-то галла, который пытался пройти в город.

В этом разговоре не было ничего для меня приятного. Я лежал в крайне неудобном положении, дрожал от холода и дышал через соломинку.

Один из часовых наклонился ко мне.

— Опять плывёт тело.

— А может быть, это выдра подстерегает рыбу?

— Ещё что! С нашим появлением все выдры пропали.

— А вот посмотрим!

В эту минуту мне в плечо попал камень, но удар был не силён, потому что камень прошёл через воду.

— Что ты тут делаешь? — крикнул позади часового голос. — И ты там тоже! Как вы смеете разговаривать на часах?

Виноградная лоза центуриона ударила по плечам часового на левом берегу. Часовой на правом берегу тотчас же повернулся и отошёл от реки. Товарищ его тоже повернулся ко мне спиной и вытянулся перед своим начальником. Я не стал слушать объяснений солдата. Луна опять спряталась. Всё ещё лёжа на спине, я начал шевелить руками и поплыл скорее. Так я добрался до слияния Уазы с Бренной. Тут я осторожно приподнял голову и, не видя римлян, переправился через Бренну, тоже довольно узенькую; затем я вышел в долину, покрытую кустарником.