Печорин и наше время

Печорин говорит о Грушпицком: «Мы встретились стары­ми приятелями». О Вернере он говорит очень похоже, но со­всем иное: «Мы друг друга скоро поняли н сделались прияте­лями...» (курсив мой.— //. Д.).

Встретились — и сделались. Совсем разный смысл. В первом случае речь идет о чисто внешнем облике отношений; во вто­ром — о их существе. «Мы... сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен»,— признается Печорин,— «...из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги!» (курсив мой.— //. //.).

Это одно из тех высказываний Печорина, которые прон­зают сердца шестнадцатилетних людей, впервые открывающих роман Лермонтова. «Из двух друзей всегда один раб дру­гого!» — звучит как мудрейший афоризм, как неоспоримая истина и притом немедленно примеряется к своим отношениям с закадычным другом с третьего, пятого или седьмого класса — так лестно представить себя в этой дружбе другой сто­роной, не той, которая раб...

Л у меня многие сентенции Печорина вызывают жалость: зачем он так? Неужели настолько ему плохо, что совсем он ни во что не верит?

Это неправда, что из двух друзей всегда один раб другого; такая же неправда, как то, что нет любви; эту неправду выду­мали, чтобы легче было жить, люди, которые не сумели — с виной или без вины — не сумели полюбить и найти друзей. Не был Пущин рабом Пушкина, а Пушкин — рабом Дельвига; здесь другое: во всякой любви (а дружба тоже любовь), во всякой дружбе (а любовь тоже дружба) есть радость отдавать себя, свое...

Все люди, особенно в молодости, мечтают найти друга, которому можно рассказать о себе «все», который это «все» поймет... Но ведь и друг тоже хочет, чтобы его поняли! Под­линные отношения возникают там, где люди умеют не толь­ко перекладывать свою ношу на плечи другого, но и брать на себя чужую душевную ношу, думать о другом человеке, как о себе...

Нельзя, вероятно, сформулировать все основания, на которых возникает дружба,— они слишком разнообразны; но можно ска­зать, где она не возникнет никогда: на основе равнодушия и себялюбия. Вот почему Печорин и Верпер не сделались дру­зьями, а только стали приятелями: «...часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим».

Теперь, встретившись в Пятигорске, они возобновили ста­рые отношения, и с первой же встречи Печорин невольно выдает свою и Вернера горькую тайну: «...вот пас двое ^мных людей... Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, .«ы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя» (курсив мой.- /У. //.).

Днсвинк Печорина еще много раз будет напоминать нам лермонтовскую «Думу», и здесь она не может не вспомниться: «...к добру и злу постыдно равнодушны...». Равнодушно Печо- ршха_н Всрнера никому не мешает, пока все идет"гладко и не возникает никаких столкновении, конфликтов — ничего драма­тического. Но ведь Печорин не может, не умеет, не хочет жить без бурь душевных — если их нет, он их создает. Так и здесь, в Пятигорске, он нарушит мирное течение жизни «водяного» общества, как в Тамани нарушил ровное течение жизни контра­бандистов,— и тогда равнодушие обернется злом.

После быстрой, напряженной «Тамани», где за сутки про­исходит столько драматических событий, «Княжна Мери» начи­нается как будто неторопливо: в первой записи — длинный рас­сказ о Грушницком; во второй — о Вернере. Л между том эта неторопливость обманчива; в первой записи происходит мно­жество событий («завязка» если хотите): встреча Печорина с Грушницким, встреча Печорина с Мери; вспышка влюблен­ности Грушницкого к Мери после истории со стаканом; первый приступ раздражения, зависти, активной неприязни Печорина к Грушницкому. Вторая запись, так неторопливо описывающая Вериера, пожалуй, еще богаче событиями, хотя Печорин почти все время не встает с дивана.

Первое событие: Вернер без колебаний становится союз­ником Печорина в той интриге, которую он намерен завести с Мери и Грушницким.

Второе событие: Вернер не' разубедил Мери, считающую Грушницкого разжалованным за дуэль. Печорин, узнав об этом, восклицает: «Завязка есть!., об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится об том, чтоб мне не было скучно».

Третье событие: княжпа Мери «с любопытством» слушала рассказ своей маменьки о петербургских похождениях Печо­рина, о какой-то его «истории». В ее воображении Печорин сделался «героем романа», то есть тем, чем хотел сделаться Грушннцкий.

Четвертое, самое важное событие: Вернер рассказал Печо­рину, что у Литовских в доме была «дама из новоприезжих... очень хорошенькая, по очень, кажется, больная...», и Печорин узнал в описании Вериера «одну женщину, которую любил в старину».